Байки кремлевского диггера - [52]

* * *

Тем не менее, после того как мы расстались с Путиным, меня почему-то целый день мучило какое-то странное, подспудное, неприятное ощущение. Оно не имело ровно никаких объяснений – ведь каблук-то мне прекраснейше починили! А уж как были довольны мои коллеги из Известий, распивавшие саке за здоровье Путина и жалевшие только об одном – что эту японскую водку в Известиях негде разогреть как положено…

* * *

И только под вечер я, наконец, смогла сформулировать для себя, что же меня тревожило: четкое предчувствие, что этот человек сыграет какую-то дурную роль в моей жизни. И что лучше бы этого обеда не было вовсе.

Глава 9 РЕАНИМАЦИЯ

Для того чтобы реанимироваться, Кремлю для начала потребовалось самому осознать свою собственную клиническую смерть.

В самом начале весны 1999 года я четко поняла, что такой момент настал: в гости к Маше Слоним на Тверскую, 4, где собиралась наша Хартия журналистов, пришел тогдашний замглавы кремлевской администрации (то есть номинально – второе лицо в Кремле) Олег Сысуев и сделал следующее признание:

– По сути, Кремлю сейчас осталось только выбрать, кому именно сдаться – Лужку или Примусу. Я лично считаю, что уж лучше – Лужку, потому что он посовременнее. Когда с ним наедине беседуешь, то местами он – ну просто Чубайс! И самое главное – он может гарантировать Борису Николаевичу и Семье неприкосновенность…

Это уже действительно была клиника. Чтобы выводить себя из этого состояния, президентской администрации пришлось собственноручно применять к себе жесткую интенсивную терапию. Но употреблявшиеся медицинские средства иногда, как водится, вызывали у властного организма вполне объяснимый эффект, галлюцинации и бредовые видения сменялись в тот год, как в калейдоскопе, с бешеной скоростью.

Первым, и самым кошмарным, видением был Президент Примаков. Но страна сморгнула, сменила анаболики и тут же увидела другой кошмар: Президент – Лужков. Потом, когда отходила заморозка, мимолетным, светлым, прозрачным бредом промелькнул Степашин – Президент.

Понять, насколько инженеры кремлевского счастья в тот момент в буквальном смысле слова были как под кайфом, можно по эпизоду, рассказанному мне тогдашним гендиректором Коммерсанта Леней Милославским:

– Прихожу в больницу навещать Бориса Абрамыча, который болел гепатитом. А Березовский мне, весь желтый, с больничной койки кричит: Мне срочно нужна Родина-Мать! Найди мне хорошую Родину-Мать! Ну-у-у, думаю, с приездом… Чего-то здесь нашему Абрамычу вкололи лишка… А оказалось, что Березовский прямо там, на больничной койке создавал партию Единство и подыскивал в первую тройку помимо Шойгу и Карелина какое-нибудь эпическое женское лицо…

В результате, когда властный организм, наконец, вышел из клинической смерти и слегка отошел от наркоза, то быстро обнаружил, что весь этот его коллективный наркотический сон разума все-таки успел породить чудовище.

Волошин починяет примус

Самый эффективный антикризисный управленец Кремля всех времен и народов Александр Волошин возник как джинн из бутылки. Во время юмашевского правления о существовании Волошина не знал ровным счетом ни один кремлевский журналист.

Лично для меня фамилия Волошин началась с ребуса. В августе 1998 года за дефолт пришлось расплатиться собственным постом единственному (и самому невинному) чиновнику администрации – Александру Лившицу.

И Лешка Волин, главный пиарщик Белого дома, которого я пытала по телефону, кто займет теперь место помощника президента по экономическим вопросам, загадал мне непростую загадку:

– На В начинается, на Н кончается – но не Волин!

Ни одного чиновника в администрации, подходившего к кроссворду по буквам, я не знала. Пришлось детально изучить телефонный список всех сотрудников Кремля. И тут на незаметной должности помощник главы администрации я и откопала однофамильца коктебельского поэта.

Я тут же разузнала, что Волошин был связан по бизнесу с Березовским, и что с 1995-го по 1997-й возглавлял некое АО Федеральная фондовая корпорация.

– Ну это примерно то же самое, что ЗАО Российская Федерация! – весело пояснили мне коллеги из отдела бизнеса.

* * *

Немедленно набрав номер загадочного чиновника, я по-деловому осведомилась у него: во-первых, действительно ли его папу зовут редким именем Сталий, а во-вторых, действительно ли в стране будут вводить лексически модный в те кризисные дни финансовый аттракцион под названием Currency board (так называемую валютную палату – стабилизацию курса рубля за счет его жесткой привязки к золотовалютному резерву).

Но по ходу разговора быстро выяснились два побочных обстоятельства: первое, – что безвестный кремлевский экономист умеет очаровательно, стеснительно заикаться, а второе, – что он не умеет разговаривать с журналистами. По крайней мере, – что он не в курсе, что политическим журналистам категорически нельзя произносить фразы вроде той, которую Волошин немедленно выдал мне:

– Я вам сейчас все а-а-бъясню… Д-е-ело в том, что теперь э-э-экономике уже б-более или менее вообще все равно, что с ней будут делать…

* * *

На протяжении всей унылой примаковской зимы я регулярно бегала к Волошину на Старую площадь на закрытые брифинги. Он по пунктам, с процентами и полупроцентами, наголову разбивал все утопические экономические прожекты маслюковского крыла кабинета. А потом с точностью до месяца и полумесяца называл сроки, в которые эти прожекты примаковских друзей добьют тот или иной сектор экономики.