Башня вавилонская - [4]

Потрясающе красивая и такая же потрясающе глупая, но это уже совершенно не важно — тип «прелесть, что за дурочка». Именно так на нее смотрел господин полковник Моран. Неважно, что щебечет райская птица; и этот тон — покровительственный, всезнающий, «папочка знает лучше». Двадцать лет назад он довел бы Анаит до слез ярости и очередной истерики из-за собственной неполноценности. Теперь… теперь ей тоже было как-то не по себе. Но по другой причине.

Анаит поймала шаг и ритм очередного широкоплечего мальчика с аккуратной стрижкой и ни с того, ни с сего подумала, что сомнение в надежности окружающего, подозрение, что земля в любой момент может уйти из-под ног, а высокая башня шагнуть и раздавить, пропитало здесь все и вся.

И что глаз этой зазеркальной бури находится в том здании, из которого она только что вышла.

* * *

«Я его всегда чуть-чуть недолюбливала, — с легким удивлением осознает Джастина, стоя в дверном проеме и глядя на собственного супруга. — А Франческо порой хочется попросту убить. Из жалости. Пресечь страдания, позаботиться об окружающей среде — например, вот об этом несчастном Деметрио, на которого протекла приведенная в нерабочее состояние система. Хуже старого холодильника, право слово. Хотя несчастный получил по заслугам: сам заварил всю эту кашу; и только нашу тонкую загадочную душу Максима я не люблю, кажется, немного, самую малость, не-люб-лю…»

Ей, наверное, куда больше нравился Максим двухлетней давности, старательно играющий роль беспринципного вездесущего карьериста и решительного профессионала. Хоть это и был сущий ужас… а все-таки легче, проще и удобнее; пусть это бессмысленный эгоизм, в котором стыдно было бы признаться, но удавить же хочется. Опять же из жалости: тоже выискался — трепетный разбойник и стыдливый безопасник!.. Оксюморон ходячий.

Деметрио, свесив свой роскошный клюв, стоит и недоуменно слушает стон и плач тирана, оккупанта и самовластного правителя. Не привык — а в первые раз десять этот, как говорит Рауль, коллоид и вправду производит впечатление. Все плохо, жизнь не удалась, обидели маленького — оторвали от любимого дела, заставили дать любимому сотруднику целебных пинков quantum satis. «Встань и иди работай», универсальная формула корпорации. Дальше Лазарь сам разматывает бинты и идет превращать хлеб в рыбу, а рыбу в рыбий жир. А чудотворец растекается по первой подвернувшейся поверхности. Его-то пинать некому.

— Вы не понимаете, да? — в пятый раз повторяет Франческо. — Вы на моей шее и за моей спиной все сидите и ничего, конечно, не понимаете. Мы же хотели тихо. Мы без крови хотели, по-хорошему. Реформа образования, под новые веяния. Спокойно, постепенно распускаем этот гадюшник, приходят новые люди, старых — на пенсию… а не на фонарь. Ну кто бы им еще предложил больше? Мы же святые просто… а теперь мы будем великомученики. Вы такое слово «паранойя» знаете, да? Вот оно придет за нами и съест. И кретинов этих съест, но они же в это не верят… они думают, что если лето из календаря вычеркнуть, засуха не наступит. А все остальные смотрят и ждут, что я, я, я что-нибудь придумаю. А я не буду! Я не могу. Я биохимик и биофизик я. У меня молекулы, они умные. А вот вы…

— Я понял… — вдруг резко кивает замминистра сельхозпромышленности по прозвищу Одуванчик, разворачивается и уходит.

— Какой умный человек! — говорит Джастина.

Сама Джастина ничуть не глупее, она ни в коем случае не будет — по крайней мере, в ближайшие два часа, — интересоваться у Франческо с какой стати, каким образом из вполне ожидаемого ответного хода (не настолько же этот, как его там, Мортон? Моран? дурак, чтобы не попытаться нейтрализовать свидетеля обвинения еще до начала скандала) должен проистечь конец света. Это можно выяснить и по своим каналам, можно, в конце концов, не тратить время и пойти спросить Максима или Анольери, какую именно бурную деятельность они сейчас разворачивают. Но не оставлять же эти опасные для разума окружающих токсичные отходы тут валяться и сеять панику?

— Супруг мой возлюбленный, — говорит она. — Идите уже погуляйте…

Море застоялось, галька на побережье лежит в омерзительном шахматном порядке… и вообще.

— Я хочу на ужин яичницу. — заявляет Джастина. — Из яиц кайры. Это традиционное альбийское блюдо и собирать их нужно лично.

И пусть он мне найдет кайру в южном полушарии. Или сразу летит в северное.

А я спокойно допишу отчет, не опасаясь, что в любимого мужа вляпается кто-то, менее стойкий.

Отчет, в отличие от любимого мужа, Джастину несколько пугал. Одуванчик тоже.

Пока домашнее жидкое несчастье сообразит, чего от него хотят, пока займется творческим решением задачи, можно разведать обстановку, прозондировать ситуацию, оценить ее самостоятельно… и тогда уже начинать бояться. Или не начинать. Но, вероятнее всего, начинать — потому что не для Максима же муж эту ситуацию сочинил? Наверняка есть что-то. Может быть, оно вчетверо страшнее жалобы команданте Амаргону — и вчетверо страшнее самого команданте Амаргона, который не лезет в отчет… точнее, вылезает из отчета как осьминог из сетчатой сумки. Из каждой дыры торчит по щупальцу, а посередине — клюв. В каждом абзаце — замминистра Деметрио Лим.