Башня вавилонская - [33]

— Я боюсь, — печально качают головой Цветы, — что в тот момент было очень трудно предвидеть весь спектр последствий. Даже господину да Монтефельтро.

Нужно быть справедливым…

— Да, я думаю, что именно здесь он не вводил меня в заблуждение. Трудно было предвидеть, что Щербина со всеми его характерными недостатками переживет войну с вашим Клубом, а потом и конфликт с Советом. Господин да Монтефельтро был со мной нечестен в другом.

— В чем же? — Цветы осторожно забирают из рук чашечку. Прикосновение рукава, прикосновение пальцев, опять шаги по комнате, босиком… обязательно нужно подарить ножные браслеты с нежно позвякивающими бусинами, тогда все будет правильно.

— В том, какую организацию он здесь представлял на самом деле. И какие цели преследовал. Простите меня, но я до последнего времени считал господина да Монтефельтро товарищем по оружию, подчиненным, перед которым я был виноват тем, что не смог его защитить от вещей, с которыми солдаты сталкиваться не должны, мы только что говорили об этом, и коллегой, которому я был многим обязан. Я не знал, что для господина да Монтефельтро я и университет — овца, которую откармливают, чтобы зарезать.

Цветы оборачиваются, держа поднос на ладони.

— Господин да Монтефельтро мог представлять только самого себя. — Немножко другой голос, немножко другой взгляд. — Что до организаций, можно сказать, что ее представляю здесь я.

Ее все-таки очень хорошо учили. Голос, посадка головы, даже тень легла иначе, ровнее. Другой бы обманулся. А третий, не обманувшись, не принял бы всерьез. И тоже ошибся. Женщина, защищающая свой дом, свою семью — как ее ни называй — может быть страшным противником, даже если мало что умеет. Цветы умеют. До чего же она хороша и желанна именно сейчас…

— У меня тоже есть дом, — говорит полковник.

Она поднимает руку к виску — ей пошли бы и браслеты, много сталкивающихся, перепутанных тонких серебряных браслетов, — осторожно прижимает подушечки, словно пытается поймать бьющийся под кожей сосуд. Кажется, не первый такой жест за вечер, просто раньше они были совсем украдкой.

— Я вас понимаю, — говорят Цветы. — Совершенно нельзя допустить какого-то незаконного вмешательства.

Что я делаю, думает полковник, что я делаю. Я же хотел оградить ее от всех этих кровососов, дать ей отдохнуть. И сам бью по больному, отнимаю силы… она же и правда все понимает. И мне ли не знать, что такое настоящая лояльность?

— Теперь я догадываюсь, почему все герои мифов возвращались в реальный мир позже, чем следовало бы. Они теряли представление о времени. Но я не герой мифа и позволить себе этого не могу. Огромное спасибо за кофе. Я надеюсь как-нибудь еще раз злоупотребить вашим гостеприимством.

Он не может прочитать облегчения. Но догадывается, что оно есть. А вот напряжение, тяжелое, дымное, там за спиной, он чувствует, несмотря на то, что Цветы продолжают улыбаться и, провожая его, кажется, не касаются ступнями ковра.

— Не беспокойтесь, — говорит полковник, — все, что могло случиться, уже случилось. Больше ничего не будет. Сила не на моей стороне, но за нами нет злоупотреблений, а вот у меня в запасе очень много интересных сведений, в том числе и о Сообществе. Мы слишком крепко держим друг друга за горло, чтобы кто-то рискнул дернуться. Так оно и останется. Все будет хорошо.

Она зябко поводит плечами — в холле и правда прохладно, не она, они, Цветы, поправляется он в уме, Цветам холодно, Цветы вышли провожать его босиком, очень хочется поднять ее на руки, но пока еще нельзя. Какое вдруг у нее грустное лицо, безнадежное, словно она не верит в его возвращение, или просто тени так ложатся?

— Вы немного ошиблись… у вас нет и не может быть сведений, порочащих Сообщество Иисуса. Это такая простая вещь, вы могли бы и догадаться. Не бывает компромата на Сатану. — Цветы улыбаются спокойно и пусто. — Единственный возможный компромат на Сатану — это что он самозванец. Что он не настоящий. Что он — слаб. Самые черные дела, самые жуткие интриги — это то, чего от него ждут. Не простят только некомпетентности. Вот если бы вы ударили сразу всем, чем есть, и застали нас врасплох, да, тут у вас все получилось бы. Что это за дьявол, который не может уследить за каким-то проректором? Нам бы перестали верить. Но вышло иначе, и в глазах мира мы по-прежнему Князь Тьмы. По праву ума и силы. Берегите себя, полковник.

* * *

— Побереги себя, полковник, — невозможно было удержаться от хулиганства, невозможно же.

Анаит громко хлопнула дверью перед носом Морана, развернулась и на полном ходу влетела в темную спальню. Если хочется и хохотать, и выть одновременно — это истерика, она, она, непобедимая!..

Но невозможно же. Идиот, солдафон, кабан несчастный. Кажется, готов был волочь ее в спальню.

Аляповатая ваза с хвостатыми грифонами местной разновидности полетела в стену…

…и в темноте беззвучно исчезла.

— Кто здесь?! — не удержалась от сакраментального вопроса Анаит, но в полный голос кричать не стала. Услышит спутник, быть беде. А хотели бы убить, уже убили бы…

Вот была бы сцена — Моран во всей красе вносит на руках бесчувственный трофей, и тут… спасительное бэнг-бэнг.