Башня у моря - [247]

– Слава богу, что Эдит не осталась, – признался он мне потом наедине, после небольшого холодного завтрака. – Ты знаешь, она мне заявила, что Патрика на самом деле убили и виновата в этом Сара! Бог ты мой, эта женщина в чем угодно готова обвинить твою мать! Отвратительно!

Наверное, на моем лице проявился страх, потому что он поспешил добавить:

– Я ей, конечно, сказал, чтобы она была поосторожнее со словами. Подобные высказывания являются подсудной и мерзкой ложью. Нед, ты можешь не беспокоиться. Думаю, она здесь больше не появится.

Я смог выдавить:

– Она не хотела потребовать провести вскрытие? Знаю, врачи ничего бы не нашли, но скандал плохо отразился бы на матери.

– Во вскрытии не было ни малейшей необходимости. – Дядя Томас, как врач, знал о таких делах. – Никаких подозрительных обстоятельств. Доктор Кагилл считал, что для формальности вскрытие можно провести, но Маделин объяснила, это не имеет смысла, и я с ней согласился. Единственным последствием вскрытия стали бы новые скандальные слухи, а они совсем не нужны твоей матери, эта семья и так настрадалась от скандалов за последние годы.

– А доктор Кагилл – у него, наверное, были какие-то сомнения по поводу диагноза?

– Господи боже, нет, конечно. Он в то время был в Конге и твоего отца не видел, но Маделин сказала, что тут нет никаких сомнений, а у нее богатый опыт в этой области – в ее больницу поступает много пациентов с циррозом печени. Я абсолютно ей доверяю, и если сомнений нет у нее, то нет и у меня.

Я помолчал немного, потом выдавил:

– Понятно.

Дядя Томас добавил вдруг, понизив голос:

– Нед, если бы я хоть одну секунду думал, что в этом виновен Драммонд, я бы вызвал сюда соответствующие власти для проведения вскрытия и наплевал бы на все скандалы. Но я не представляю, как такое могло бы случиться. И не только потому, что он весь день провел в Кашельмаре на виду у слуг. И не потому, что ему трудно было бы раздобыть яд. Он просто никогда бы не пошел на такое – ведь в самое критическое время Драммонд позволил уехать туда твоей матери. Я обсудил это с Дэвидом, который воображает себя крупным специалистом в таких делах, потому что прочел целую кучу детективов, и брат согласен со мной. Он еще высказал интересное соображение, до которого я не додумался. На его взгляд, Драммонд не типаж а-ля Борджиа. Пистолет – да, но яд – нет.

– Никакой альтернативы, – согласился я. – Да, разумеется.

Я испытал такое облегчение, что и говорить почти не мог, на глаза навернулись слезы. Потому что дядя Томас вернул мне веру в возможность совпадений, а когда я понял, что отец и в самом деле мог умереть естественной смертью, то перестал спрашивать себя, как мне вынести все эти долгие годы до совершеннолетия. Мне больше не нужно будет просыпаться по утрам со знанием, что я делю дом с убийцей отца. Мне больше не надо так бояться вскрытия и не нужно беспокоиться за безопасность матери. Жизнь снова может быть почти что нормальной. Конечно, настанет день – и мне придется выгнать Драммонда из уважения к памяти отца, но это пусть подождет до лучших времен.

В тот момент я чувствовал себя так, будто избавился от навязчивого ночного кошмара, и в моем первом приступе счастья почти не обратил внимания на слова мистера Маккардла, протестантского капеллана из Леттертурка, который предложил мне духовную помощь.

– Я подумал, что в такой ситуации тебе может понадобиться маленькое религиозное наставление, – сказал он с жутким белфастским акцентом. – Смерть отца – всегда тяжелое переживание для молодого человека, а поскольку твоя мать – увы! – нечасто заглядывает в церковь, а твоя единственная тетушка – католичка…

Я пребывал в таком радостном настроении, что вежливо слушал его. Даже дал согласие, когда после долгого мрачного морализаторства о вечной жизни он предложил преподать мне несколько уроков, необходимых для подготовки к конфирмации.

– Буду приезжать раз в неделю и два часа наставлять тебя, – заявил он, сияя улыбкой, а я ответил:

– Да, сэр. Спасибо, сэр.

И только после его ухода понял, что у меня нет ни малейшего желания становиться полноценным членом Ирландской церкви. Я ненавидел долгие часы заутренних раз в месяц, и хотя темное уединение часовни мне не нравилось, но после заупокойной службы по отцу неприятие превратилось в настоящее отвращение.

Размышлять о похоронах не хотелось. У меня гора упала с плеч, и я все еще чувствовал себя счастливым.

– Нед, ты теперь больше никогда с нами не играешь, – посетовал в тот день Джон. Он на удивление быстро пришел в себя после приступа астмы.

– Подумаешь! – фыркнула Джейн, прижимая к себе своего нахального рыжего кота. – Я с ним больше не хочу играть.

– Ах, Джейн, не говори таких слов, – взмолилась Элеонора, оторвавшись от книги.

– Я буду говорить что пожелаю, – заявила Джейн, сердито глядя на меня. – Идем, Озимандия, мой хороший. Найдем маму. Эта компания нас не устраивает.

Впервые мне в голову пришла мысль о том, как это глупо с моей стороны отказывать в дружбе девчушке в два раза моложе меня. Неужели я завидовал Джейн, когда родители уделяли ей больше внимания, чем мне? Хотелось думать, что нет, но, чтобы подкрепить это, я сказал, глядя ей в спину: