Барон и рыбы - [91]
— Перестаньте, прекратите! — пронзительно запищал он. — Это ужасно!
— Я играю только то, что написано, — барон фон Тульпенберг был задет. — Признаю, есть в этом что-то новаторское, нечто от смелой импровизации, что должно быть неприятно традиционному слуху.
— Возможно, дело в том, что мои уменьшившиеся барабанные перепонки не выносят такого грохота, — ограничил свои претензии барон.
— Прошу прощения, но это же «стейнвей»>{149} — На продолжении никто не настаивал.
— Интересно, — пробурчал Гиацинт ле Корфек. — В высшей степени интересно! Но за чаем с пирожными мы вряд ли раскроем тайну симфонии моржей. Я перелистаю Флудда>{150}, а не то у Нойвирта окажутся какие-нибудь следы. Слуга покажет ваши комнаты. Ужин подают в семь. Замок в вашем распоряжении, за исключением лабораторий. Будьте как дома!
— Мы постараемся, — саркастически поблагодарил Симон, подсаживая барона в карман. — Не забудьте уменьшить кровать, умывальник, полотенца, зубную щетку, мыло и бритвенный прибор.
Перед сном Симон и Теано побродили по садику в развалинах, сказочному уголку, полному теней, ароматов, светлячков и цикад. Стоял один из тех ласковых вечеров, когда цирковая билетерша делалась мягкой и нежной. Оба все не могли забыть, как барон удалился в обувную коробку, поставленную рядом с кроватью Симона, оборудованную ему для житья, и закрыл дверь, прорезанную для него секретарем, на засов из согнутой шпильки. Только что взошла оранжево-красная луна, из смолистых лесов долетал пряный ветерок, а из пустых бойниц вылетали первые летучие мыши. На одной из террас они обнаружили позеленевшую бронзовую пушку, нацеленную в небо. Теано мягко взяла Симона под руку и с любовью глядела на него большими, ставшими еще больше в темноте, глазами.
— Симон, теперь тебе нет нужды возвращаться в Вену, — робко начала она. — Ты можешь остаться у нас в Пантикозе, со мной и тетей Саломе. Барон пусть живет в маленьком домике, что немой соорудил у нас на альпийской горке, и разводит в дождевой бочке маленьких рыбок. Он будет диктовать тебе свои наблюдения, а ты станешь писать стихи, и мы — ты и я…
Но Симон почти не слушал. Он завороженно смотрел поверх пушки на луну, потом высвободил руку и прислонился к стене, не замечая, что почти утонул в мерцающем плюще.
— Я так странно себя чувствую, — глухо произнес он. — Наверное, переел. Мне еще в детстве бывало нехорошо от клубники. О!
— Симон?
— Я вижу все, все!
То место, где светилось, как маска, бледное лицо Симона на фоне темных листьев, вдруг опустело.
— Симон, где ты? — беспомощно спросила Теано. Потом, громко вскрикнув, кинулась в шелестящую чащу листьев, в отчаянии начала ощупывать узловатые ветви, трясти их и пыталась оторвать от стены. За эти мгновения она пережила весь ужас, что выпадает на долю женщины, когда ее возлюбленный испаряется без всякого предупреждения и прощания. Наконец она нащупала плечо, жилетные пуговицы и нос, вырвала Симона из объятий плюща и прислонила к пушечному лафету.
Симон был в полном замешательстве. Он не мог описать Теано, что с ним только что стряслось. Луна, на которую он глядел, внезапно распалась на множество серебряных колец, как кружок луковицы. Кольца раскатились по всему небу, танцуя и множась до тех пор, пока блестящая пульсирующая паутина не окутала Симона. Паутина переливалась всеми цветами, волновалась, будто в ней кто-то бился, сыпались искры, солнца сжимались в пылающие, бешено вращающиеся шары. А потом весь этот круговорот опрокинулся за горизонт, то, что было внизу, стало верхом, звезды — внизу, земля — наверху, луна — посередине: селеноцентрический мир>{151} в обратной перспективе. И Симон тоже закружился. Все черно, диск, свернутая бесконечность со сверкающим пупом луны, а Симон — игла безумного граммофона, из трубы которого рвется поток образов и звуков: стада мамонтов, трескающиеся ледники, дымящиеся вулканы, Цезарь у Рубикона и Лунный человек — а он-то откуда? разве не вокруг него все крутится? — из последних сил переваливающийся через край какого-то кратера, раздающие благословения папы и бодисатвы>{152}, отец, перебравший на празднике по случаю окончания школы, пляшущие на лугу крестьяне, канонада при Вальми>{153} и стая волков, гонящаяся по тундре за санями, — и наконец Симон собственной персоной: в начальной школе, усердно пишущий сочинение, а все пальцы — в чернилах, в Управлении Лотерей, у вдовы Швайнбарт. И он знал, что может задержаться в любом моменте, любой секунде своей почти тридцатилетней жизни и видел с высоты этого, такого короткого и такого длинного отрезка, как корни и крона всевременного древа становятся бесчисленными возможными вариантами в глубочайших безднах будущего и прошлого. А потом все это смешалось, когда Теано схватила его за плечо и вытащила из плюща на террасе замка Монройя у старой бронзовой пушки, целящей в небо.
— Что с тобой, Симон? — испуганно спросила Теано.
— О Теано, что я тебе покажу! — в упоении вскричал Симон, обнял ее и оттолкнулся от террасы. Они стремительно поднимались. Замок остался далеко внизу. Искрами светились два окна.
— Это комната твоей тетки, а под ней — библиотека.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.
Петер Розай (р. 1946) — одна из значительных фигур современной австрийской литературы, автор более пятнадцати романов: «Кем был Эдгар Аллан?» (1977), «Отсюда — туда» (1978, рус. пер. 1982), «Мужчина & женщина» (1984, рус. пер. 1994), «15 000 душ» (1985, рус. пер. 2006), «Персона» (1995), «Глобалисты» (2014), нескольких сборников рассказов: «Этюд о мире без людей. — Этюд о путешествии без цели» (1993), путевых очерков: «Петербург — Париж — Токио» (2000).Роман «Вена Metropolis» (2005) — путешествие во времени (вторая половина XX века), в пространстве (Вена, столица Австрии) и в судьбах населяющих этот мир людей: лицо города складывается из мозаики «обыкновенных» историй, проступает в переплетении обыденных жизненных путей персонажей, «ограниченных сроком» своих чувств, стремлений, своего земного бытия.
Джинни Эбнер (р. 1918) — известная австрийская писательница, автор романов ("В черном и белом", 1964; "Звуки флейты", 1980 и др.), сборников рассказов и поэтических книг — вошла в литературу Австрии в послевоенные годы.В этой повести тигр, как символ рока, жестокой судьбы и звериного в человеке, внезапно врывается в жизнь простых людей, разрушает обыденность их существования в клетке — "в плену и под защитой" внешних и внутренних ограничений.
Роман известного австрийского писателя Герхарда Рота «Тихий Океан» (1980) сочетает в себе черты идиллии, детектива и загадочной истории. Сельское уединение, безмятежные леса и долины, среди которых стремится затеряться герой, преуспевающий столичный врач, оставивший практику в городе, скрывают мрачные, зловещие тайны. В идиллической деревне царят жестокие нравы, а ее обитатели постепенно начинают напоминать герою жутковатых персонажей картин Брейгеля. Впрочем, так ли уж отличается от них сам герой, и что заставило его сбежать из столицы?..
Марлен Хаусхофер (1920–1970) по праву принадлежит одно из ведущих мест в литературе послевоенной Австрии. Русским читателям ее творчество до настоящего времени было практически неизвестно. Главные произведения М. Хаусхофер — повесть «Приключения кота Бартля» (1964), романы «Потайная дверь» (1957), «Мансарда» (1969). Вершина творчества писательницы — роман-антиутопия «Стена» (1963), записки безымянной женщины, продолжающей жить после конца света, был удостоен премии имени Артура Шницлера.