Барнеби Радж - [39]

Если тайные мысли этих двух человек были столь же различны, как их внешность и манеры, то свидание не обещало быть мирным и приятным. Между ними не было большой разницы в летах, но трудно было встретить двух столь непохожих друг на друга людей. Один — сладкоречивый, изысканно-элегантный, сухощавый, хрупкого сложения, другой — крепкий, коренастый и широкоплечий, небрежно одетый, с резкими грубоватыми манерами, всегда суровый (а сейчас и тон и выражение лица у него были прямо-таки враждебные.) Один все время безмятежно и миролюбиво улыбался, другой недоверчиво хмурился. Мистер Хардейл старался подчеркнуть свою неприязнь и сильнейшее недоверие к человеку, на зов которого он сюда приехал. А тот, видимо, сознавал свое внешнее превосходство, и сознание это доставляло ему тайную радость, придавало еще больше непринужденной уверенности в себе.

— А, Хардейл, — сказал он без малейшего признака смущения или холодности, — очень рад вас видеть.

— Оставим любезности, при наших отношениях они неуместны, — мистер Хардейл нетерпеливо отмахнулся от него. — Говорите прямо, что вам нужно. Вы меня звали — я приехал. Зачем понадобилась эта встреча?

— Все та же прямолинейность и стойкость! Вы, я вижу, не переменились.

— Да, я все тот же, нравится вам это или нет, — отрезал мистер Хардейл. Он стоял, облокотившись на каминную полку и презрительно глядя на сидевшего в кресле мистера Честера. — И память ни на волосок мне не изменила, я сохранил все свои симпатии и антипатии. Вы просили меня приехать. Повторяю — я здесь.

— Надеюсь, разговор будет мирный, Хардейл? сказал мистер Честер, улыбнувшись при виде сердитого жеста собеседника (который — быть может бессознательно — схватился за шпагу) и постукивая пальцем по своей табакерке.

— Я пришел сюда по вашей просьбе, считая своей обязанностью встретиться с вами, где и когда бы вы ни пожелали. Но я пришел не для того, чтобы обмениваться любезностями и переливать из пустого в порожнее. Вы, сэр, — светский человек, и язык у вас хорошо подвешен, где мне с вами тягаться! Смею вас уверить, мистер Честер, что вы — последний человек, с которым я решился бы состязаться в сладких любезностях и притворстве: таким оружием я не владею, да у вас, я думаю, вряд ли найдутся соперники в этом искусстве.

— Вы мне льстите, Хардейл, — возразил мистер Честер самым невозмутимым тоном. — Благодарю вас за такое высокое мнение обо мне. Я хочу говорить с вами откровенно…

— Простите, как вы сказали?

— Откровенно, прямо, совершенно чистосердечно. Ибо… — Ого! — Мистер Хардейл тяжело перевел дух.

— Ну, что ж, не буду перебивать вас.

— Да, я это твердо решил, — сказал мистер Честер, с удовольствием потягивая вино. — И никак не хочу с вами ссориться. Что бы вы ни говорили, у меня не вырвется ни одного резкого необдуманного слова.

— Вот и тут преимущество на вашей стороне, — заметил мистер Хардейл. — Ваше самообладание…

— Никогда мне не изменяет, пока оно мне выгодно, это вы хотели сказать? — прервал его мистер Честер все так же благодушно. — Что ж! Допустим! В частности, сейчас оно мне необходимо. Это и в ваших интересах тоже, ибо у нас с вами, я уверен, одна цель. Так давайте же добиваться этой цели, как разумные люди, мы давно уже не мальчики. Не выпьете ли чего-нибудь?

— Я пью только с друзьями, — был ответ. — Так, может, вы не откажетесь хотя бы присесть? — Я буду стоять, — нетерпеливо возразил мистер Хардейл. — Да, буду стоять у этого разрушенного убогого очага и, в каком бы он ни был упадке, не оскверню его лицемерием и притворством. Говорите!

— Вы не правы, Хардейл, — сказал мистер Честер и, закинув ногу за ногу, с улыбкой поднял свой стакан с вином так, что огонь ярко заиграл в стекле. — Да, да, кругом не правы. В нашем беспокойном и неуютном мире приходится приноравливаться к обстоятельствам, плыть по течению, лавируя как можно искуснее, и довольствоваться пеной вместо самого напитка, поверхностью вместо глубины, фальшивой монетой вместо настоящей. Не понимаю, как это ни один философ до сих пор не подумал о том, что даже шар земной пуст внутри. Он должен быть пуст, если Природа последовательна в своей созидательной деятельности.

— А может, это только вам так кажется?

— Думаю, что мне не кажется, что все обстоит именно так. И вот, забавляясь этой погремушкой, которая зовется жизнью, мы с вами имели несчастье столкнуться и поссориться. Мы не друзья в общепринятом смысле слова, но ведь большинство тех, кого свет считает добрыми друзьями, питает друг к другу такие же чувства, как мы с вами. У вас есть племянница, у меня сын, славный мальчик, но немного сумасброд. Они влюбились друг в друга, и между ними возникли отношения, которые тот же свет называет любовью, то есть нечто столь же обманчивое и эфемерное, как и все в мире, чувство, которое с течением времени рассеется, как дым. Однако если наших влюбленных предоставить самим себе, они не станут ждать, пока время возьмет свое. Значит, весь вопрос теперь в том, будем ли мы с вами — только потому, что свет считает нас врагами, — по-прежнему сторониться друг друга и ждать сложа руки, пока они не бросятся друг другу в объятия, или мы после переговоров, которые сегодня благоразумно начали, соединим усилия — и тогда сможем разлучить их?