Бархат и опилки, или Товарищ ребёнок и буквы - [60]

— Откуда мне было знать, что ты приедешь именно сегодня и именно этим автобусом! Я не ясновидец, — оправдывался тата. — И насколько я знаю, ты должна быть в Москве, в турне ударников труда!

— В турне, в турне, — передразнила тётя. — Вчера вечером, как вылезла в Таллинне из вагона, сразу отправила тебе телеграмму! То есть, как не получил? Я послала срочную телеграмму, честное слово! У меня и квитанция в кошельке! Разве я могла задерживаться — привезла ребёнку бананы, они могут испортиться! Видишь, некоторые местами побурели! Если горькие, выплевывай сразу! — поучала она меня, протягивая наполовину очищенный банан.

Ой, до чего вкусно это было! Горечи совсем не чувствовалось, даже в тех местах, которые были склизкими и бурыми. Кроме бананов тётя привезла мне музыкальный инструмент под названием балалайка. Треугольный, немножко похожий на гитару. Но у инструмента была маленькая изогнутая ручка, и если её крутить, раздавалось «тинь-тиди-ри, трим-тим-тим…» У этой балалайки была, как у гитары, длинная шея и струны, но струны были из лески, как у татиного спиннинга, и если эти струны дергать пальцами, то никаких музыкальных звуков они не издавали. Да и не надо. Музыка, которая звучала, когда крутили ручку, была такой бравурной и громкой, что немного погодя тата пообещал мне десять копеек, если я перестану играть на балалайке или буду делать это, сидя на крыльце. Я немножко и посидела с балалайкой на крыльце, но когда пришёл мой друг Яан-Наездник, я пошла с ним в кухню и дала тате положить балалайку на сервант, на самый верх. Полученные за это десять копеек я решила отложить на случай войны — когда тата раздобудет мне новую мармеладную коробку. И, конечно, собиралась вскоре напомнить ему обещание принести нам котёнка.

Пока я сидела на крыльце, тётя Анне успела основательно изменить татину «пищу богов». На столе появились песочное печенье, подовой хлеб, свежий огурец и ломтики помидоров, и ещё кое-что съедобное. Но главной, всем на удивление, в самом центре стола оказалась колбаса, привезенная из Москвы: с виду обычная розовая варёная колбаса, но посередине розового колбасного мяса был рыжевато-красный силуэт, и сколько бы ломтиков ни отрезали, на всех посередке был знакомый профиль Ленина.

— Что я вижу! — Яан-Наездник выпучил голубые глаза. — Сам Ильич украшает нашу скромную трапезу!

— Прямо из Москвы доставлено! Там все едят плоть Ильича и пьют его кровь! Сколько колбасу ни нарезай — всё равно в середине любимый профиль! — сказал, усмехаясь, тата.

— Да за это какой-нибудь колбасник мог бы получить Сталинскую премию! — восхищался дядя Артур.

— Ну кто может не восхищаться сталинской мудростью! — рассуждал Яан. — Ведь смотрите, если бы это были Маркс и Энгельс, то в колбасе было бы полно волос. А этот — мужик гладкий! И в меру пряный тоже!

Мужчины, посмеиваясь, жевали колбасу и запивали пивом.

— Ну, давай, рассказывай, Аннушка, как там было в этой столице столиц? — попросил тата.

— Да чего там, как гласит поговорка — на чужой каравай… — заметила Анне. — В магазинах — товара от пола до потолка, но и очереди такие, что, как говорится, начинаются при отцах и продолжаются при сыновьях! В одном парфюмерном магазине тем, кто стоял в очереди, писали номера на руке химическим карандашом, — так что, если не доживешь, можешь оставить внукам в наследство свою очередь за мылом.

— Какой номер был у тебя? — не смогла я удержаться, чтобы не спросить.

— Что, хочешь стать богатой наследницей? — усмехнулся Яан-Наездник.

Тётя Анне разглядывала тыльную сторону своей ладони…

— Видишь ли, наконец-то он стёрся, а вчера маленько был виден… кажется, семьдесят шестой… или семьдесят девятый… Я и вам привезла кусок туалетного мыла.

— Мужики, не будем забывать о главном, — провозгласил дядя Артур и вылил из бидончика в кружки и стаканы остатки пива. Женщины пива не пили, им Яан-Наездник налил в рюмки красного вина.

— Ну, а как там это прославленное метро? — допытывался Яан-Наездник. — Говорят, под каждой шпалой этой стройки коммунизма лежит по политзаключённому.

— Метро и впрямь роскошное, чисто мрамор и гранит, и бог знает, какие ещё драгоценные камни! Мрамор километрами, но… ни одного сортира! — рассказывала тётя Анне. — То же самое было и в гостинице — она находилась там же, на территории ВСХВ, куда привезли нас. До чего русские любят всякие сокращения, так что, насколько я знаю, ВСХВ — это Всесоюзная сельскохозяйственная выставка. Нас с Палоотсаке поселили в комнате на шесть персон, и всё там роскошно — высокие потолки, хрустальные люстры, похожие на виноградные гроздья, в коридоре — картины колхозниц во весь рост, на лестницах — красные плюшевые дорожки… А вот сортира… нет! Одна единственная уборная — «туалет» — на целый «этаж», да к тому же общая для женщин и мужчин. Когда я впервые пошла туда, опешила — там вначале умывальники, и над раковиной умывальника фыркал толстый усатый мужик, голый по пояс, грудь волосатая и сиськи большие, как у женщины. Потом я привыкла, нужда заставила! К счастью, на дверях кабинок были задвижки, но вместо унитаза дырка в полу, а по бокам большие чугунные глазурованные следы человеческих ног. Ну, там со мной случилось такое… стыдно рассказывать, да к тому же за столом… Нет, не стану…