Банк - [77]

— Ладно, мэм, ваша минута истекла.

— Да-да, — кивнула она динамику, — мы уже едем вниз. — И нажала кнопку «вестибюль».

Лифт вздохнул, ожил и возобновил мягкое движение. Женщина с Шарфом заправила выбившуюся прядь.

— Слушай, я знаю, что в принципе ты хороший парень. И я, в общем, могу понять, что ты себе напридумывал и вообразил. С другой стороны, все это слишком нелепо. После наших встреч, прогулок, после того как я делилась с тобой самым сокровенным, ты все еще считаешь меня…

— Это не так!

— Ш-ш-ш, дай мне договорить. Это все твоя работа. Ты уже мыслить ясно не способен.

— Эй, это запрещенный прием!

Она подняла ладонь, жестом призывая к молчанию.

— Я не лгала, когда сказала, что ты мне небезразличен.

— Ты мне тоже! То есть я все неправильно понял…

— Но я не могу с тобой встречаться, пока ты такой…

— Какой?

— Банковский клерк.

Пауза.

— Значит, ты настаиваешь, чтобы я уволился?

— Нет. — Женщина с Шарфом печально покачала головой. — Ни в коем случае не нужно рассматривать мои слова как ультиматум. Меньше всего я хочу, чтобы наш роман повлиял на твое решение и позже ты начал на меня обижаться.

Лифт остановился наконец на первом этаже, и дверцы с мелодичным звоном разъехались. Перед тем как выйти, Женщина с Шарфом устало улыбнулась:

— До встречи в идеальном мире.

— О, пожалуйста, не на…

Но она уже быстро шла по вестибюлю и через секунду исчезла за вращающимися дверями.

Глава 14

И вот мы подошли к сути дела: увольняться или не увольняться, вот в чем вопрос? Хватит ли у меня мужества не дожидаться истечения двухлетнего срока пребывания на этом важном и ответственном посту? Только об этом я сейчас и думаю, об этом и о Женщине с Шарфом. Ну и о тривиальных пустяках вроде того, какие носки надеть на работу — черные или серые, и что взять на ленч — курицу терияки или цыплят генерала Цо. Я все та же блохастая обезьяна, сидящая за громыхающей пишущей машинкой, ритмично кивая мохнатой башкой. Наполовину законченная рукопись «Войны и мира» растрепанной грудой высится за моей спиной, а я все чаще поглядываю поверх бесконечных рядов других печатающих обезьян на единственное окно, пробитое в этом огромном полуподвале, крошечный светящийся прямоугольник неестественной белизны в затхлом полумраке, затопившем помещение. Отряхнув с ушей паутину, обезьяна пытается вспомнить жизнь за окном: будоражаще-резкие запахи земли, диких орангутангов с роскошными розовыми анусами, бананы, испещренные коричневыми пятнами, где за неприглядным экстерьером скрыта ароматная сладкая мякоть, — куда более вкусные, чем выращенные на химикалиях «торпеды», которые здесь выдают через равные промежутки времени.

«Что это за жизнь?» — размышляет обезьяна, печатая на языке, которого даже не понимает, сбивая в кровь подушечки пальцев с единственной целью — ответить на риторический вопрос, способны ли они с братией воспроизвести величайшие романы человечества (большинство из которых никто не читает, так что это в любом случае мартышкин труд), чтобы убеленный сединами ученый муж опубликовал доклад, торжественно прокашлялся на заседании академического общества и гордо объявил: «Да-с, это возможно».

Временами решение кажется до боли очевидным: всего пара скачков по головам и плечам хихикающих «машинисток» — и после недолгой возни обезьяна откроет задвижку и протиснется в окно. Но что потом? Что, если мир снаружи изменился со времени ее безмятежной юности? Что, если все охладели душой и меньше склонны прощать? Внутренним взором обезьяна видит себя сидящей на раскаленном песке пустыни без признаков пятнистых бананов; ну, продержится она неделю на съедобных побегах, а на восьмой день какой-нибудь дикий койот сожрет ее на завтрак. Лучше остаться здесь, в безопасности, и пусть жизнь далека от совершенства, обезьяна все же жива, ее кормят, она слышит обнадеживающий стук миллионов коричневых пальцев, нажимающих на клавиатуре все то же «ЙЦУКЕ». Лучше оставить безумную идею прыжка в окошко кому-нибудь другому, более отважной душе, которой нечего терять.

Обреченно повесив голову, обезьяна кладет искривленные артритом пальцы на клавиши пишущей машинки. Резкий щелчок кнута: уже полчетвертого, а дневную норму в пятьдесят страниц никто не отменял.

***

Но на этот раз фантазии о бегстве на свободу не желали меня покидать. Утром в метро, глядя на прелестную пухлощекую азиаточку в розовой куртке, со смехом кружившуюся вокруг вертикального поручня, я искренне верил: все будет прекрасно, Юный Почтальон и Клайд тому живые доказательства. Они живут вполне прилично, не спят в картонных коробках на улице и не жуют упаковочную пленку, внушая себе, что это двойная порция дежурного ленча номер три.

Так в чем проблема? Что меня удерживает?

Но позже, стоя в очереди в «Тако Белл», я спросил себя: «Ты действительно хочешь остаток жизни торговать швабрами с двойной насадкой, как Юный Почтальон?» А что станет с Клайдом лет через десять? Слабо верится, что со своим мизерным опытом работы и без хороших рекомендаций он поступит в приличную бизнес-школу; так и будет играть на трубе в занюханных барах, пока не станет слишком старым для подобного занятия, и следующее поколение битников будет держать его за идеал, не догадываясь, что их кумир дрожит от страха всякий раз, когда в дверную прорезь падает очередной счет.