Банджо-блюз - [74]

– Ты всегда понимал меня, Форратьер. Иногда мне кажется, что ты один. Остальные только боялись. А ты понимал.

– Только пожалуйста, не трогайте моего брата и его семью.

Юрий невесело кривит рот, и Доно ощущает себя предателем.

– Определенно, не бывает людей без слабостей. Иногда я чувствую себя, словно в открытом космосе. Одиночество… холод, – император поднимает ладонь, предотвращая возражения. – Хорошо, я постараюсь пощадить Форратьеров несмотря на то, что твой брат выступил против меня. Впрочем, он надежно спрятался сам и укрыл семью. Сегодня ночью родные многих предателей покинули Форбарр-Султану. Это объявление войны, Доно, и погибнуть на ней может каждый. Например я, или ты. Если, конечно, ты не решил предать меня, архитектор.

– Нет, Ваше Величество, – качает головой Доно, – никогда.

«Я был тем, кто невольно подтолкнул вас на этот путь, – думает он. – Кто рассказал вам о высотах, которые открывает абсолютная власть? Кто рассуждал о природе избранничества? Кто убеждал, что скучная мораль, предписанная простым смертным, не подходит тому, кого судьба и право рождения вознесли над другими людьми? Так неужели я отступлюсь теперь, когда вы последовали моим советам?»

Через несколько часов Доно Форратьер узнает, что вместе с женой и детьми брата столицу покинула и его собственная девятнадцатилетняя дочь. Они никогда не были особенно близки с Оливией, но то, что дочь не сочла нужным даже попрощаться с родным отцом, становится последней щепкой на погребальном костре семейных привязанностей Доно. Незаметно, шаг за шагом он сделался чужим для родственников. Что ж, еще один повод разделить участь единственного друга, какой бы она ни была.

Впрочем, слухи о брате сполна компенсируют его отсутствие в столице. В секретных донесениях о действиях мятежников то и дело мелькает имя графа Форкосигана. Однажды Доно видит фото дурного качества: брат, Форкосиган и Эзар Форбарра на фоне каких-то сопок. В полевой защитной форме времен цетагандийской войны, с нейробластерами в руках, глаза всех троих сияют совершенно одинаковым веселым азартом. Кажется, что мятежники сбросили по нескольку лет каждый, окунувшись в привычную для себя стихию. Доно разглядывает фото, когда к его плечу склоняется император.

– Этого им не хватало, – говорит он. – Войны. Партизанщины. Ты же знаешь, я тоже воевал.

– Да, Ваше Величество.

– Честно воевал… – Юрий садится, подпирает кулаком подбородок, по-детски скрещивает ноги. – Но мне это никогда не нравилось. Окопы, пещеры, холод, грязь, сухие пайки. Необходимость быть начеку, стоять в караулах, готовность убить не размышляя, потому что иначе убьют тебя. Партизанщина… Я все время мечтал о теплой постели вместо отсыревшей палатки, об удобной одежде, о спокойных днях среди приятных людей и книг. А они – они упивались тем что вызывало у меня отвращение, – император подносит снимок к глазам, вглядывается в лица. – Упивались войной. Поэтому они победят, а я проиграю.

– Нет, – возражает Доно, хотя ощущает нечто схожее.

– Я проиграю, архитектор. Но постараюсь захватить с собой побольше… героев, – усмехается Юрий, и Доно становится страшно.

Позже он часто будет вспоминать этот разговор, как дурное пророчество, от произнесения которого начала сыпаться казавшаяся незыблемой крепость императорской власти. Его Величество все чаще уединяется, на несколько суток запираясь в своих комнатах, куда допускается лишь избранная прислуга. При дворе начинают шептаться о том что Юрий нередко говорит сам с собой, пугается малейшей тени или накидывается, словно лев, на ни в чем неповинных лакеев. Не только в императорской резиденции, но и на улицах Форбарр-Султаны неуловимо веет обреченностью. Она в лицах людей, в наглухо зашторенных окнах, в затянутом облаками небе, даже в необычной настороженности тощих столичных кошек, давным-давно облюбовавших дворцовый парк.

– Ты чувствуешь, что мы идем ко дну? – раз от раза спрашивает император, и Доно неизменно отвечает, что сложно отличить гибельные водные глубины от неба. Ведь одно отражается в другом.

– Слова, – морщится Юрий. – Мы утопили в них империю.

– Если и утопили, то только себя самих, – возражает Доно. – Но, мой император, согласитесь: в столь бессмысленном конце есть свое величие.

Конец наступает быстрее, чем ожидалось.

Из окна императорского кабинета видны пылающие казармы – кто-то, должно быть, выстрелил из плазмотрона. Совсем близко – во дворце – идет бой, звук выстрелов, выкрики нападающих и обороняющихся слышны даже здесь – в отделанных звукоизолирующими панелями апартаментах покойного Дорки.

– Мы не сможем удержать их, Ваше Величество, – докладывает капитан СБ. На его щеке царапина, из-под защитного шлема по лбу стекают капли пота. – Мятежники прорвались в левое крыло, их появление здесь – вопрос времени.

– Кто их ведет? – спрашивает Юрий.

Император в парадной форме, словно собрался на торжественный прием, движения собраны, произносимые слова отрывисты.

– Во главе Форкосиган, Эзар, Ксав. Форратьер, – капитан косится на Доно.

– Все, кто вернул престол моему отцу… Благодарю, идите.