– С полотенцами?
– Обязательно. Какое же счастье без Большого Мокрого Полотенца?
– И Алекса скажет, что я связался с плохой компанией, и что она проплакала всю ночь. И будет требовать, чтобы я эту хулиганскую компанию бросил.
– А ты бросишь?
– Ну, во всяком случае, буду смываться в момент явления Фицкерна.
Дункан засмеялся, запрокинув голову к чёрно-звёздному, тусклому в размытом свечении города небу.
– Мак?
– Да?
– Ты никогда их не отпустишь?
Маклауд подтянул колени к животу и требовательно протянул руку, в которую немедленно прыгнул бокал с таинственным напитком.
– Я никого не держу, Старейший. Никого. Просто… дверь всегда открыта, понимаешь? Моя дверь, здесь, – и он прижал свободную руку к сердцу. – Может, кто-нибудь заглянет в гости. Постоит на пороге, кивнёт, спросит: «Как дела, Мак?» Или скажет: «Я скучаю по тебе, Мак» Или другую бессмыслицу. Знаю, что ты сейчас скажешь, но я иначе не умею жить...
Но Митос не сказал ничего, и в тишине было прекрасно слышно, как Маклауд гулко глотает, вливая в себя крепчайший коктейль как воду.
В тишине?
– Неужели заснули? – с надеждой подал голос Старейший.
Мак пожал плечами, не отрываясь от бокала.
Перебор струн разрушил надежды, но это уже было не лихое кабацкое бренчание.
Это был блюз. Настоящий, искренний, щемяще-прекрасный блюз.
Блюз на банджо?
Да. Хорошему человеку для того, чтобы сыграть блюз, хватит и табуретки. Какая разница, куда он приладит струны своей души?
После нескольких тактов в мелодию блюза вплёлся голос. Не очень громкий, чуть хрипловатый, но верный, без фальши.
Знаешь, детка, ничто не вечно,
И даже звёзды когда-нибудь гаснут.
Наши прощания, наши встречи
Дают нам право на каплю счастья.
Аманда запела громче, и банджо подстроилось:
А когда наступит последняя грусть, когда рассохнется звёздный клей,
Старое небо сыграет блюз, и вспомнит всех, кто ходил по земле…
Фонари гасли один за другим, намекая, что скоро начнёт светать.
Иоханнес Рутенберг
(Johannes Ruthenberg)
Зверь без имени
На две трети он бог, на одну – человек он,
Образ его тела на вид несравненен.
Шумер. 1927 до н.э.
Дивное пение звучало, снова и снова отдаваясь от стен дворца. Затихало и вновь набирало силу, оставаясь при этом мягким и нежным. Мужчина в тени колонны одного из многих внутренних дворов с улыбкой смотрел на сидящую у фонтана Мари. Она пела старинную песню, которую кроме ее бабушки вряд ли кто сегодня помнил. В ней говорилось о бессмертных героях дальних стран, и Мари любила ее. Он вышел из-за колонны и поцеловал Мари.
– Ты пришел, послушать, царь, – смеясь спросила она. – Сейчас будут лучшие строфы: смерть злого демона Хумбабы.
Гильгамеш вздохнул и опустился на пол, прислонившись спиной к бортику фонтана.
– Ты же знаешь, что я его не убил. Как бы мне хотелось, чтоб было иначе!
Картины из далекого прошлого промелькнули перед его внутренним взором: жрец уговорил его подождать с обезглавливанием до полнолуния и представить это как жертву богу Ану. А ночью Хумбаба бежал. Воины преследовали его до морского берега, но он на их глазах исчез в волнах прибоя...
Мари положила руку ему на плечо, его голова прислонилась к ее коленям.
– Смерть Омада печалит твое сердце, любимый, – прошептала она. – Он знал, на что решился, когда вызвался быть посредником.
Два дня назад гонец принес весть от царя Хумбабы: никакого мира, пока голова Гильгамеша на плечах! Таков был его ответ, и для ясности прислал Хумбаба с тем гонцом и голову человека, которого Гильгамеш лично просил явиться в Урук для переговоров. Его лучшего друга и лучшего воина. Он знал, что Хумбабе нельзя доверять, и все-таки верил, что благополучие их стран важнее, чем игры Бессмертных. После летней засухи новая война между Эшнунной и Уруком стала бы бедствием для обоих народов.
Взгляд Гильгамеша устремился к небу, начавшему постепенно краснеть на западе.
– Мое сердце печалит смерть многих людей, Мари. Стольких, что я уже перестал их считать. Все эти песни о бессмертных героях никогда не упоминают ту боль, которую несет с собой наш дар, когда все, кто тебе дорог, умирают, а ты остаешься.
«Энкиду, – думал он, – брат мой верный, ты умер от лихорадки. Мучительно и бесславно. 500 лет прошло с тех пор».
– Иногда я спрашиваю себя, стоит ли оно того. Зачем мне вообще эта бесконечная жизнь?
Мари опустилась рядом с Гильгамешем на колени и пристально посмотрела ему в глаза:
– Не смей так говорить, слышишь! – никто еще не отваживался говорить с царем таким тоном. – Мы умираем, да. Может быть, следующая война уничтожит нас всех. Но мы должны жить в полную силу, пока можем. А под твоим царствованием народ Эшнунны всегда жил хорошо.
Мари не отводила глаз. Наконец Гильгамеш кивнул и улыбнулся. Но в его душе больше не было места для веселья. Царство Шумер себя изжило. Ныне оно раздроблено на враждующие между собой города-государства. Гильгамеш изгнан из Урука, там сидит теперь на троне Хумбаба, и его войско превосходит войско Гильгамеша по меньшей мере на треть.
– Если я уйду из города, – задумчиво произнес Гильгамеш, – может быть, он не нападет, или хотя бы не в этот год.
– Не жертвуй собой, – возмутилась М
