Банджо-блюз - [2]

– С полотенцами?

– Обязательно. Какое же счастье без Большого Мокрого Полотенца?

– И Алекса скажет, что я связался с плохой компанией, и что она проплакала всю ночь. И будет требовать, чтобы я эту хулиганскую компанию бросил.

– А ты бросишь?

– Ну, во всяком случае, буду смываться в момент явления Фицкерна.

Дункан засмеялся, запрокинув голову к чёрно-звёздному, тусклому в размытом свечении города небу.

– Мак?

– Да?

– Ты никогда их не отпустишь?

Маклауд подтянул колени к животу и требовательно протянул руку, в которую немедленно прыгнул бокал с таинственным напитком.

– Я никого не держу, Старейший. Никого. Просто… дверь всегда открыта, понимаешь? Моя дверь, здесь, – и он прижал свободную руку к сердцу. – Может, кто-нибудь заглянет в гости. Постоит на пороге, кивнёт, спросит: «Как дела, Мак?» Или скажет: «Я скучаю по тебе, Мак» Или другую бессмыслицу. Знаю, что ты сейчас скажешь, но я иначе не умею жить...

Но Митос не сказал ничего, и в тишине было прекрасно слышно, как Маклауд гулко глотает, вливая в себя крепчайший коктейль как воду.

В тишине?

– Неужели заснули? – с надеждой подал голос Старейший.

Мак пожал плечами, не отрываясь от бокала.

Перебор струн разрушил надежды, но это уже было не лихое кабацкое бренчание.

Это был блюз. Настоящий, искренний, щемяще-прекрасный блюз.

Блюз на банджо?

Да. Хорошему человеку для того, чтобы сыграть блюз, хватит и табуретки. Какая разница, куда он приладит струны своей души?

После нескольких тактов в мелодию блюза вплёлся голос. Не очень громкий, чуть хрипловатый, но верный, без фальши.

Знаешь, детка, ничто не вечно,

И даже звёзды когда-нибудь гаснут.

Наши прощания, наши встречи

Дают нам право на каплю счастья.

Аманда запела громче, и банджо подстроилось:

А когда наступит последняя грусть, когда рассохнется звёздный клей,

Старое небо сыграет блюз, и вспомнит всех, кто ходил по земле…

Фонари гасли один за другим, намекая, что скоро начнёт светать.

Иоханнес Рутенберг (Johannes Ruthenberg) Зверь без имени

На две трети он бог, на одну – человек он,

Образ его тела на вид несравненен.

Шумер. 1927 до н.э.

Дивное пение звучало, снова и снова отдаваясь от стен дворца. Затихало и вновь набирало силу, оставаясь при этом мягким и нежным. Мужчина в тени колонны одного из многих внутренних дворов с улыбкой смотрел на сидящую у фонтана Мари. Она пела старинную песню, которую кроме ее бабушки вряд ли кто сегодня помнил. В ней говорилось о бессмертных героях дальних стран, и Мари любила ее. Он вышел из-за колонны и поцеловал Мари.

– Ты пришел, послушать, царь, – смеясь спросила она. – Сейчас будут лучшие строфы: смерть злого демона Хумбабы.

Гильгамеш вздохнул и опустился на пол, прислонившись спиной к бортику фонтана.

– Ты же знаешь, что я его не убил. Как бы мне хотелось, чтоб было иначе!

Картины из далекого прошлого промелькнули перед его внутренним взором: жрец уговорил его подождать с обезглавливанием до полнолуния и представить это как жертву богу Ану. А ночью Хумбаба бежал. Воины преследовали его до морского берега, но он на их глазах исчез в волнах прибоя...

Мари положила руку ему на плечо, его голова прислонилась к ее коленям.

– Смерть Омада печалит твое сердце, любимый, – прошептала она. – Он знал, на что решился, когда вызвался быть посредником.

Два дня назад гонец принес весть от царя Хумбабы: никакого мира, пока голова Гильгамеша на плечах! Таков был его ответ, и для ясности прислал Хумбаба с тем гонцом и голову человека, которого Гильгамеш лично просил явиться в Урук для переговоров. Его лучшего друга и лучшего воина. Он знал, что Хумбабе нельзя доверять, и все-таки верил, что благополучие их стран важнее, чем игры Бессмертных. После летней засухи новая война между Эшнунной и Уруком стала бы бедствием для обоих народов.

Взгляд Гильгамеша устремился к небу, начавшему постепенно краснеть на западе.

– Мое сердце печалит смерть многих людей, Мари. Стольких, что я уже перестал их считать. Все эти песни о бессмертных героях никогда не упоминают ту боль, которую несет с собой наш дар, когда все, кто тебе дорог, умирают, а ты остаешься.

«Энкиду, – думал он, – брат мой верный, ты умер от лихорадки. Мучительно и бесславно. 500 лет прошло с тех пор».

– Иногда я спрашиваю себя, стоит ли оно того. Зачем мне вообще эта бесконечная жизнь?

Мари опустилась рядом с Гильгамешем на колени и пристально посмотрела ему в глаза:

– Не смей так говорить, слышишь! – никто еще не отваживался говорить с царем таким тоном. – Мы умираем, да. Может быть, следующая война уничтожит нас всех. Но мы должны жить в полную силу, пока можем. А под твоим царствованием народ Эшнунны всегда жил хорошо.

Мари не отводила глаз. Наконец Гильгамеш кивнул и улыбнулся. Но в его душе больше не было места для веселья. Царство Шумер себя изжило. Ныне оно раздроблено на враждующие между собой города-государства. Гильгамеш изгнан из Урука, там сидит теперь на троне Хумбаба, и его войско превосходит войско Гильгамеша по меньшей мере на треть.

– Если я уйду из города, – задумчиво произнес Гильгамеш, – может быть, он не нападет, или хотя бы не в этот год.

– Не жертвуй собой, – возмутилась М