Банда возвращается - [6]

Виктория вошла в приемную и, не здороваясь, бросила референту:

— Макарова, с докладом.

Тот кивнул, продолжая заниматься своими делами.

Девушка заняла место на стуле.

Она не взяла со столика журнал, не закинула ногу за ногу, не завела какой-нибудь разговор — одним словом, не предприняла ничего, чтобы скрасить ожидание в пустой приемной. Она просто сидела, спокойно глядя перед собой.

О ее приходе секретарь доложил только тогда, когда на его селекторе вспыхнула лампочка и начальник службы охраны Президента отдал какое-то распоряжение.

Секретарь сказал:

— В приемной Макарова с докладом.

После паузы он положил трубку.

— Через пять минут, Виктория Васильевна, — сообщил секретарь девушке.

Последовал короткий кивок.

В тишине, нарушаемой лишь шорохом бумаг и поскрипыванием стула под секретарем, прошли еще пять минут. Из кабинета никто не вышел (возможно, там и не было посетителей). Только на седьмой минуте на пороге появился хозяин и пригласил:

— Заходи, Виктория.

В недавно занятом кабинете было еще пустовато, неустроенно. Грузноватый хозяин подошел к столику и принялся варить кофе, слушая доклад сотрудницы.

Виктория говорила ясно, по существу:

— Повестку сегодняшнего совещания я доставила Смоленцеву в девять пятнадцать. Застала его в телестудии на Шаболовке. Передала на словах о возможном присутствии главного и необходимости сформулировать свои требования и нужды.

Хозяин кабинета вскинул бровь:

— Как он воспринял это?

— По-деловому, в обсуждения не вступал, просто принял к сведению.

— Он не был удивлен, что именно вы привезли документы?

Виктория пожала плечами:

— По-видимому, воспринял это как меры повышенной секретности.

— Меня не интересуют ваши догадки, — хозяин кабинета нахмурился. — Исключите слово «по-видимому».

Очень мешает эта мишура.

Девушка ответила уверенно:

— Нет, не был удивлен.

— Дальше.

— После десяти двадцати он выехал на Трубную площадь в ресторанчик «Александра», вел переговоры с двоими неизвестными мне мужчинами. Фотоснимки я сдала в лабораторию, — Виктория говорила четко, как по-писаному. — По сообщению Сретнева, с одиннадцати тридцати пяти до одиннадцати пятидесяти пяти находился у себя в кабинете вместе с директором «Экобанка» Виктором Сутько.

— К ним никто не входил?

— Никто… С двенадцати ноль-ноль до двенадцати сорока вел с ним радиопередачу в прямом эфире. До тринадцати ноль-ноль обедал в буфете, затем находился на заседании редколлегии телекомпании…

— Были еще какие-то встречи на чужой территории? — перебил девушку генерал Кожинов и предложил:

— Пей кофе. Насколько помню, тебе без сахара.

— Спасибо, — Виктория подошла к столу, взяла чашку. — Других встреч не было. К шестнадцати часам Смоленцев приехал сюда для участия в совещании с руководителями средств массовой информации. У меня все.

Генерал Кожинов удовлетворенно кивнул:

— Ясно. Возьмешь Семенова и Репеку, дождетесь конца совещания и дальше ведите внешнее наблюдение за объектом. Работай по обстоятельствам — тебе не впервой!

— Он постоянно с кем-нибудь встречается. Как с этим быть?

— В случае подозрительных встреч дели группу и отслеживай участников. Доклад утром в восемь ноль-ноль. Отдых ночью для себя — как посчитаешь возможным, а ребята пусть дежурят.

Сделав пару глотков, девушка поставила чашку:

— Хорошо. Разрешите идти?

— Иди.

Тимур Геннатулин, 4 часа 10 минут пополудни, 23 марта 1996 года, круглосуточный бар «Exsomnis» на Тверской.

Тимур — смуглый, высокий, крепко сложенный мужчина лет тридцати — тридцати двух — вошел в бар. С холодной, сырой, стылой улицы — в уютное, теплое помещение. Контраст этот ощущался сразу. Теплый воздух прямо-таки окутывал, доставлял удовольствие.

Впрочем, март стоял не слишком холодный; наоборот, в этом году снег сошел быстро, и в последние дни то и дело моросил дождь… И зашел Тимур в бар не столько для того, чтобы погреться — как многие заходили днем, — сколько чтобы убить время; шеф сказал, что вызовет его от шестнадцати до восемнадцати…

Тимур не мерз в принципе — даже в очень сильные морозы. Была в его организме какая-то особенность, которой он всегда гордился. Эта особенность отличала его от других — слабых. Тимур был горячий. И в смысле темперамента, и в смысле температуры тела — те женщины, которым довелось разделить с ним постель, всегда отмечали, что он горячий. Они говорили, что от него можно греться зимой, как от печки. Одним из них нравилось, что он такой горячий, другим — не очень. Но на его чисто мужские качества ни одна из них не обижалась. Тимур был из тех партнеров по любви, силу и фантазию которых запоминают надолго и с которыми потом сравнивают возможности других партнеров…

Почему он был такой горячий, Тимур и сам не знал.

Знакомый врач говорил ему как-то, что встречаются изредка такие феномены — у которых всегда повышенная температура тела; для них тридцать восемь — тридцать девять градусов по Цельсию — норма. И сбивать эту температуру не следует… Но Тимур помнил, что горячий он был всегда… Тимур объяснял, конечно, для себя эту свою особенность — тем, что всегда любил мясо. И ел его в больших количествах. Особенно баранину. С детства. Он с детства был хищником… Мать рассказывала ему, что, когда он еще был младенцем, когда она кормила его грудью, каждый день давала ему пососать вареной пережеванной баранины, — для силы, для мужественности. Цели она несомненно добилась… Тимур Геннатулин был очень сильный и мужественный человек. Как-то ему в руки попало на полчасика его личное дело (такое не положено, конечно, но в жизни всякое случается) — он уже тогда состоял на службе в спецподразделении и начинал свою деятельность в качестве инструктора рукопашного боя.