Балъюртовские летописцы - [6]

И первый секретарь тоже сказал нечто подобное:

— Коллектив в редакции подобран хороший, работа там налажена…

Я впервые видел так близко руководителей моего родного района. Они оба понравились мне, хотя были удивительно непохожи друг на друга.

Второй секретарь райкома Салавдин Алханович, большой, медлительный, говорил басом. И было такое ощущение, что сидел он передо мной не за рабочим столом, а на столе, скрестив ноги, как важные кумыки на тахте.

Первый секретарь Мурат Кадырович, маленький, говорил тихо и неторопливо, налегая грудью на край стола, смотрел на меня снизу вверх, словно не я был у него на приеме, а он пришел просить меня о чем-то очень важном, личном, и от меня зависела его судьба. Казалось, он вот-вот сползет под стол и держится, упираясь в него широко расставленными локтями.

По моим ощущениям, в редакции все идет через пень колоду. Мои сотрудники пребывают в состоянии полудремоты, дисциплины никакой, на работу приходят не вовремя, уходят кто когда хочет. Хункерхан Хасаев, которого я еще не видел и жду не дождусь, уехал в командировку на дальние кутаны на три дня, прошло уже две недели — о нем ни слуху, ни духу. Если с ним ничего не случилось, придется объявить выговор. Удивительные порядки! Не нравится мне и панибратство сотрудников в отношении друг друга. Муслимат Атаевну все зовут тетушка Муслимат, а за глаза просто „тетушка“, как будто она не заведующая отделом, а простая базарная торговка, которыми наш Балъюрт буквально набит. Галича за его высокий рост зовут „торкалом“, и он не обижается. Варисова называют „гражданин начальник“, и он тоже в ус не дует. В коридоре постоянно снуют какие-то типы сомнительного вида, курят, плюют на пол, хабарничают с утра до вечера. Не газета, а какой-то веселый дом. Все это коробит меня, порой приводит прямо-таки в бешенство. Неужели так было всегда? Где же тогда хваленые порядки Чабувалова? Может, дисциплина развалилась за последние два месяца, пока в редакции не было „хозяина“? А может, эта анархия — просто вызов мне?

Сейчас у меня только два пути: или смириться со всем, или взять инициативу в свои руки. Но как, как это сделать? Не знаю как, но в такой ситуации — третьего не дано».

3

В субботу позвонила Яха. Когда раздались звонки междугородней, Казбек почему-то подумал, что звонят из обкома партии, интересуются его делами…

— Ты уже две недели не был дома, а обещал приезжать каждое воскресенье, каждое! — обиженно говорила Яха, — Далгат очень болен, высокая температура, плачет, зовет тебя.

— Хорошо, я приеду.

— Сегодня? — спросила Яха.

— Сегодня, к сожалению, никак не смогу, назавтра в номере стоит фельетон, надо все посмотреть как следует. Приеду завтра утром, — сказал Казбек.

Яха говорила что-то еще, но Казбек попрощался с ней и положил трубку.

Фельетон, о котором шла речь, был написан довольно бойко, со ссылками на похождения Остапа Бендера. Понравилось Казбеку и его название — «Грызуны». Грызуны — это и шоферы, продающие зерно частникам на трассе, и некоторые ловкачи в колхозах, что второсортное зерно выдают за семенной фонд, а разницу кладут себе в карман. Понравилось и то, что автор фельетона, следователь районной прокуратуры Саидханов, — выходит, человек, знающий существо дела — не понаслышке, а изнутри. Настораживало, что в фельетоне практически не было конкретных фактов, и упоминалась всего лишь одна фамилия — Идрисова, директора районного комбикормового комбината. Притом лично против Идрисова не было никаких выпадов, просто упоминалось трижды, что он — директор комбината и что на комбинате, видимо, не все в порядке и что «возможность расхищать создает воров». И таким образом, хотя фельетон был фактически безадресный, единственная фигурировавшая в нем фамилия создавала впечатление, что фельетон разоблачает именно Идрисова и что это он повинен во всех безобразиях. Казбек вычеркнул фамилию Идрисова во всех трех случаях. Увидев его правку, Галич сказал:

— Автор шуметь будет.

Казбек внутренне насторожился, но ничего не ответил Галичу, с деланным равнодушием пожал плечами.

А через полчаса к нему явился Саидханов. Он вошел в кабинет без стука, как в свой собственный, церемонно снял с маленькой черноволосой головы фуражку с большой кокардой, описал ею в воздухе перед лицом Казбека дугу и отрекомендовался, щелкнув каблуками давно не чищенных сапог:

— Имею честь представиться, Саидханов, ваш покорный слуга! — При этом его маленькие, словно натертые бараньим жиром глазки скользили с предмета на предмет, охватывали разом всю комнату и в то же время избегали взглянуть в лицо хозяину кабинета.

Казбек встал из-за стола, протянул Саидханову руку, тот пожал ее так крепко, что подумалось, он сделал это нарочно, чтобы показать свою силу.

— Присаживайтесь, — предложил Казбек.

— Премного благодарен, — все так же церемонно ответил посетитель, — рад с вами познакомиться.

— Спасибо, я тоже рад, — сказал Казбек.

— Что же это получается, дорогой мой товарищ Алимов, — начал Саидханов, усевшись на стул. — Мы пишем критический материал, рискуем, так сказать, во имя справедливости, как говорится, весь огонь берем на себя, а вы, стало быть, ущемяете критику. Как это понимать, милостивый государь?!