Бальмонт и Япония - [33]

Это было осенью 1916 года.[291]

Излишне доказывать, сколь неточны датировки и мемуарные свидетельства В. Янковской; они убедительно опровергаются – в основной своей части – письмами Бальмонта, приведенными в предыдущей главе. Ни в одном из них (до 14 мая 1916 года) Бальмонт не упоминает о Маргарите Шевелевой-Янковской, сыгравшей якобы столь важную роль в организации его путешествия по Японии, или о встрече в Кобе с ее дочерью (Бальмонт даже не посетил Кобе). Нет сомнений, что если бы поэт хоть мельком пересекся с Дэзи (до или во время своей японской поездки), он тотчас же сообщил бы об этом в одном из своих писем в Москву. Нельзя признать достоверным и состоявшееся якобы в Японии знакомство Бальмонта с Моити Ямагути, с которым на самом деле ему не удалось познакомиться ни в Токио, ни в Киото, где Ямагути преподавал в местном университете, ни в других местах, которые проехал Бальмонт. В статье «Игранья раковины» Бальмонт писал: «Тонко чувствующий Ямагучи, с которым мне не пришлось встретиться, но с которым мы все же знаем друг друга»[292].

Встреча с Маргаритой Янковской и поездка в Сидэми оказались тем не менее важным звеном в череде знакомств и событий, связавших Бальмонта с Японией. Важно отметить, что увидеться с четой Янковских Бальмонту более не пришлось[293]. Маргарита Михайловна умерла (от рака) в октябре 1936 года в имении «Новина». Незадолго до смерти она получила письмо от Бальмонта, которое ее дочь приводит в заключительной части своих воспоминаний. В этом письме (скорее всего, подлинном) Бальмонт восхищается изданной в 1935 году в Корее книгой путевых очерков Виктории «Это было в Корее»: «…Во многом она (т. е. книга. – К. А., Е. Д.) лучший Пришвин».

О смерти матери Виктория, по ее словам, сообщила в Париж. Ей ответила А. Н. Иванова: «Твое письмо я не показала Бальмонту. Его нельзя волновать»[294]. Не дошло до Бальмонта, по-видимому, и написанное позже письмо Маргариты Сабашниковой к А. Н. Ивановой, в котором она взволнованно делилась с кузиной своими воспоминаниями о подруге их детства:

Известие о смерти Дэзи очень меня поразило. Как много моих близких отрываются в тот мир в момент полноты жизни. Помнишь, как Дэзи писала, как она отплясывает русскую, несмотря на свои 50 лет. Читая ее письмо, можно было думать, что она долго и счастливо будет жить. У нее был большой размах, большой темперамент и большая полнота жизни. Я вспоминаю и хорошо помню ее жизнь у нас, мои с ней конфликты; ее рассказы. Потом ее отъезд, ее молчание. Потом как она навещала нас с мужем (тигровая шуба и белые туфли) и все, что она в Петерб<урге> мне рассказывала о своей жизни, о своих снах.[295]

Однако тогда, в мае 1916 года, никто не мог и предположить, какие испытания ожидают самого Бальмонта, его близких и всю семью Янковских… Поэт был глубоко впечатлен увиденным в Сидэми и, конечно, радовался, что у него появилась еще одна близкая и надежная связь с полюбившейся ему страной.

О последних трех днях, проведенных Бальмонтом во Владивостоке (18–20 мая), известно немного. В коротком письме к А. Н. Ивановой, датированном 19–20 мая, Бальмонт сообщает, что «все утро бродил по взморью. Потом писал письма японским друзьям и переписывал для них стихи о Японии». Никаких выступлений в «Чашке чая», судя по всему, в эти дни уже не было; в лучшем случае все ограничилось прощальным чаепитием и чтением стихов в узком кругу.

21 мая 1916 года Бальмонт отбыл из Владивостока в Петроград. Накануне его отъезда Владивостокское общество грузин преподнесло поэту-переводчику Руставели благодарственный адрес, а также серебряный бювар и перо. «Вместе с адресом, – сообщала «Далекая окраина», – К<онстантину> Д<митриевичу> были поднесены две вещи: большая серебряная папка с изображением богатыря – Крестьянство и дворянство с надписью:

В знак искренней признательности и глубокого уважения певцу-поэту К. Д. Бальмонт.

Да не умолкнет твоя арфа музы, дорогой поэт, звуками которой ты услаждаешь все человечество.

Владивостокское общество грузин. Мая 20-го дня 1916 г.»[296]

А второй подарок представлял собой золотую ручку в форме древнего гусиного пера («наподобие пера – Руставели») с надписью: «Дорогому певцу-поэту К. Д. Бальмонт. Владивостокское общество грузин. Мая 20-го дня 1916 года»[297].

Через день, уже сидя в поезде (письмо помечено: «Китайск<ая> Вост<очная> ж<елезно>д<орожная> ст<анция> Хань-Дао-Хэ-Дзы»), Бальмонт рассказывал Анне Николаевне, что накануне покидал Владивосток «настоящим имянинником, окруженный друзьями и цветами».

На вокзале собралась, кроме того, группа живущих во Владивостоке грузин и поднесла мне трогательный приветственный адрес, серебряный бювар и золотое перо. Так уезжать – и знать, что уезжаешь к любви, которая тебя ждет, – хорошо.

Проезжая, как и два месяца назад, через северо-восточный Китай, Бальмонт бурно восхищается видами, открывающимися из окна вагона на этом участке Восточно-Сибирской железной дороги и, приближаясь к русско-китайской границе, жадно впитывает в себя новые впечатления. 23 мая он пишет со станции Нянь-Цзы-Шань:

Ана, Няня, Нана, Ана, ты видишь, я опять в твоей стране