Бальмонт и Япония - [32]

Видимо, ранним утром следующего дня Бальмонт отправился с сестрами Шевелевыми в имение Янковских и провел в «сказочном» Сидэми (приблизительно в 30 км от Владивостока) весь день 17 мая. «Я вчера был в Сидэми у Янковских, – сообщал он Анне Николаевне на другой день, вернувшись во Владивосток. – Видел прекрасных коней и стада оленей, которые бежали исполинскими рядами[285]. Это была первозданная картина. Вернулся ночью. Ездили морем». Восхищение Бальмонта нетрудно понять: поэт с особой любовью относился к животным, особенно к лошадям.

Тогда же поэт познакомился (или, возможно, возобновил знакомство) с мужем Маргариты Михайловны; видел также ее младших детей. «Я смутно помню Бальмонта, его приезд на Сидэми», – вспоминал Валерий Янковский[286] (не удивительно: мальчику было тогда всего пять лет). Естественно предположить, что, переполненный впечатлениями от своего путешествия, Бальмонт делился ими с хозяйкой. Видимо, в этих разговорах неоднократно упоминалось имя Ямагути Моити, с которым семья Шевелевых-Янковских была издавна и тесно связана[287], и как раз на другой день, 18 мая, Маргарита Михайловна отправилась в Японию; Бальмонт просил ее передать Ямагути книгу его стихов «Ясень» и следующее письмо:

Дорогой господин Ямагучи, с Вашим сочинением о японской поэзии «Импрессионизм как господствующее направление японской поэзии» я познакомился еще в России по-русски; путешествие в Японию на многое открыло мне глаза, жаль, что я не смогу это путешествие продолжить, но надеюсь, смогу посетить Страну Восходящего Солнца еще раз. Предлагаю Вам мое новое стихотворение «Самурай». По настоянию Маргариты Михайловны (Шевелева, позднее Янковская) посылаю Вам мое новое сочинение «Ясень», буду рад узнать Ваши чувства и мысли о нем. Шлите послания по адресу: Петроград, Васильевский остров, 22 линия, дом 5, кв. 20. С 10 июня я на все лето переезжаю на дачу, сейчас пока еще здесь в деревне. Мой адрес: Калужская губерния, г. Таруса, дачный поселок Ладыжино.

Я прекрасно провел в Японии дни общения с друзьями. Япония глубоко проникла в мою душу. Мне бы очень хотелось вновь и непременно встретиться с теми, кого я люблю, я мечтаю вновь посетить Японию.[288]

Очевидно, именно с этого момента и при прямом посредничестве «Дэзи» начинается тесное общение русского поэта с японским русистом. 19 мая Бальмонт пишет Анне Николаевне (из Владивостока):

Вчера та, что была Дэзи, уехала в Японию и увезла Ямагучи, хорошо знающему русский язык, «Ясень». Я провожал ее. Накануне в их имении, когда мы смотрели на гигантское стадо бегущих оленей, лошади, на которых мы ехали, взбесились и стали грызться. На козлах был лишь Янковский[289]. Мы в стороне. Кончилось это тем, что он успел соскочить в тот миг, когда они кубарем покатились наземь и, поломав экипаж, клубком катались, пока их не розняли. Я принимал участие в высвобождении коня, нога которого запуталась в треугольник. Говорю это с важным видом. Пришлось возвращаться пешком. Я шел с Маргаритой и говорил о тебе, она сказала, вспоминая детство: «Только Нюша одна неспособна обидеть другого». Я ее чуть не обнял за эти слова. И она, и ее сестра увлеклись мной очень-очень.

Описывая встречу Бальмонта с Маргаритой Михайловной в мае 1916 года, следует еще раз обратиться к воспоминаниям Виктории Янковской, написанным много лет спустя. Проливая свет на некоторые обстоятельства японского путешествия Бальмонта, они тем не менее требуют – в интересах истины! – существенных уточнений. Виктория Янковская пишет:

Из Владивостока мама организовала поездку Бальмонта в Японию, рекомендовав его другу нашей семьи – своему духовному брату, профессору Мойчи Ямагучи. Мойчи встретил Бальмонта в Кобе, разъезжал с ним по Японии, переводил его лекции в университетах. Вместе они перевели японские танки, вышедшие потом отдельным сборником. И тут в это время увидела его и я.

Я училась в Кобе в католическом монастыре, и Мойчи, опекавший меня вне его, счел своим долгом показать меня Бальмонту.

Я сразу узнала его, потому что портрет поэта всегда стоял у мамы на письменном столе. Портрет этот есть у меня до сих пор: он сидит перед столом, сжавши пальцы рук, слегка откинув свою кудлатую львиную гриву (надпись на обороте гласит: «Душе вулканической, по звуку родной»).

– Виктория? Вернее – Земляничка еще? – припомнил он, так как ему очень нравились наши «дикие» прозвища.

– А вы – Бальмонт, – уверенно ответила я.

– Ну, а знаете ли вы что-либо из моих стихов? – с улыбкой спросил он.

То, что он обратился ко мне – семилетней девчонке – на «вы», придало мне смелости: Да, ваши «Фейные сказки»[290].

– Прочтите, – повелительно сказал он. <…>

Бальмонт с нескрываемым интересом ходил по японской квартире нашего друга, нежно прикасаясь рукой к изящным деревянным полированным статуэткам, находившимся в стильной нише. На отдельном столике он увидел большой портрет мамы в старинном боярском костюме, перед которым всегда стоял букет, вернее, низкий вазон мелких фигурно плетущихся хризантем. Мама была снята в его – бальмонтовской позе…

Никогда не забуду, как он ласково улыбнулся и, обернувшись к нам, сказал: «Да, вот она теперешняя Дэзи Шевелева-Янковская… А знал я ее еще юной девушкой в Москве. И вот я в Японии, куда уже тогда собирался».