Бальмонт и Япония - [35]

, имея в виду, должно быть, не столько поездку в Японию, сколько свои многочисленные доклады и лекции в разных городах. Можно предположить, что на самом деле, переполненный «японскими» впечатлениями, поэт радовался возвращению в столицу, где ему открывались богатые возможности рассказать о своей новой «влюбленности» со страниц российской печати.

Бальмонт о Японии и японцах

В Петрограде для Бальмонта наступает (как с ним случалось и ранее после его поездок в экзотические страны) период интенсивного осмысления всего пережитого за время путешествия. Поэт задумывает серию статей о «стране Солнца», пишет посвященные ей стихотворения, предполагает заняться японским языком. Во время встреч и бесед со своими знакомыми он увлеченно рассказывает о Японии. Примечательно, что, едва ступив «на Невский», Бальмонт с Еленой Цветковской и, возможно, с Анной Энгельгардт, дочерью своей первой жены Л. М. Гарелиной, отправляется в артистическое (недавно открытое) кабаре на Марсовом поле. 3 июня Бальмонт рассказывает А. Н. Ивановой:

Вчера всей компанией мы отправились в «Привал Комедиантов». Там читал Кузмин[308], с которым я наконец познакомился, и другие поэты. Когда я приехал с своими дамами, публика начала мне аплодировать и тем просить меня выступить. Я прочел шесть стихотворений из японских впечатлений.

В том же письме поэт сообщает, что будет «что-то писать о Японии» для «Биржевых ведомостей».

На другой день, 4 июня, Бальмонт уточняет: «Собираюсь завтра написать очерк о Японии. В моей душе какая-то новая свобода. Я верю в жизнь и в свет ее». И наконец, 6 июня: «Я написал “Страна-Поэма” (Две недели в Японии). Дня через три пошлю тебе в печатном виде. Летучий очерк».

«Летучий очерк» был напечатан в обоих выпусках (утреннем и вечернем) «Биржевых ведомостей» от 12 июня (при поддержке И. И. Ясинского, в то время – одного из редакторов газеты[309]). Это первое из лирических эссе Бальмонта, в которых воспевается полюбившаяся ему страна. Вся статья по тону – восторженная. При этом Бальмонт вполне верно уловил и передал русским читателям отдельные стороны японской жизни и японского национального характера (хорошо известные из других источников). Среди них – отмеченная многими путешественниками чистота японских городов, трудолюбие японцев, издавна развитое в них чувство собственного достоинства и т. д.

Приведем несколько отрывков как свидетельство настроений и чувств, владевших Бальмонтом в июне 1916 года – через несколько недель после его путешествия по Японии.

Я закрываю глаза и спрашиваю себя: «Было это или не было этого? Видел я сон или в действительности пережил сказку?» Было, было, и сказки действительнее действительности.

Однако пусть как поэт я останусь до конца своих земных дней юным, пусть до последнего дня в сердце моем не умрет ребенок, все же не юноша я, не ребенок я, и однако же, в течение целых двух недель я был счастлив безмятежно, две недели я был в Красоте и только наслаждался и слышал только вежливые и ласковые голоса, и в целой стране не повстречался ни с одной грубостью, не видел угрожающих и резких движений, не слышал ни в одном голосе, ни в женcком, ни в мужском, ни одного грубого звука. Чудо? Да, это чудо. И я горд и счастлив, что это чудо я пережил. А между тем я видел Египет и Мексику. Я жил на Самоа и на Яве. Я проехал всю Южную Африку и Индию. Япония выдерживает сравнение со всеми этими красотами. <…>

Благоговейное отношение к своей Родине, высокое трудолюбие и художественная тщательность в выполнении взятой на себя работы, радость жизни, выражающаяся, как у французов, в перебегающей по всему улыбке и усмешке, ощущение правильного лада во всей совершающейся ежедневности, размерная певучесть движений, естественное чувство достоинства в каждом японце, будь он носильщик или государственный муж, все равно, и очаровательнейшая гармония в ликах и голосе женщин, будь они старые или молодые, все равно, – вот первые ощущения от Японии, когда приезжаешь в этот край Солнца. <…> …Везде Япония глянула на меня светло и красочно, везде поманила к себе, нигде не оттолкнула <…> в каждом японце, в каждой японке я чувствовал человеческое достоинство и великую радость жизни, которая настолько цельна и глубока, что уже не боится смерти, а и смерть приемлет с тем спокойствием, с каким ручей или река естественно и просто втекают в поглощающее их Море.[310]

В том же номере «Биржевых ведомостей», сопровождая и как бы иллюстрируя очерк Бальмонта, появились и два его «японских» стихотворения, навеянные недавней поездкой: «Гейши» и «В чайном домике» (см. Приложение 1). Они проникнуты тем же чувством восхищения и даже преклонения перед японской женщиной, которому поэт уже отдал дань в своих письмах из Японии и в очерке «Страна-поэма». Разумеется, чрезмерная восторженность Бальмонта, увлеченного «гейшей», могла вызвать недоумение у рядового читателя, не способного сопережить все взлеты и воспарения его поэтической фантазии. Комментируя стихотворение «В чайном домике», В. Э. Молодя-ков справедливо отметил, что оно демонстрирует «экзотическое восприятие далекой восточной страны. Но восприятие не скучающего туриста-европейца, а влюбленного в Восток поэта»