Баллады снова солгут - [4]

— Тебе не жалко его продавать? — спросила я.

Мало кто знал, что Коуп, якобы презиравший всякое колдовство, в своей запираемой на ржавый висячий замок мастерской не спит ночами, пытаясь повторить на своём оружии эльфийские волшебные узоры. Клинки эльфов не нуждались в заточке и могли перерубить каменную колонну. Луки имели свойство направлять стрелы, и не совсем ясно, что прославило эльфийских лучников — мастерство или магия. Резьба Коупа выглядела прекрасно, но так и не сделала оружие волшебной. Возможно, так он и стал великолепным мастером, но имело ли это смысл, если его мечта умерла?

Я снова отвела взгляд от лука и попыталась вызвать в памяти рисунок. Тщетно. Так порой видишь сон и не можешь вспомнить его поутру.

Оружейник ухмыльнулся, но как-то грустно.

— Знаешь, что, зверёныш? У меня так не выйдет. Никогда, даже если я у Неба бессмертие выторгую. Не хочу на него смотреть. Да и мастера, небось, не для того его делали, чтоб он у меня пылью покрывался.

Я невольно вскинула голову и повернулась в том направлении, где за дощатой стеной, зелёными кинжалами горных елей и серыми осколками скал в вечном молчании смерти высились, устремляясь в серебряные осенние небеса, вехи эльфийских дорог — Девять Стражей, ныне пустые и забытые.

Иногда в таверне, если забредёт талантливый менестрель, можно услышать старинные песни о волшебной дороге в Тсе Энхэль Асуриат, Царство Первых Лучей. Если верить им, то теперешние Девять Стражей давным-давно назывались Дорогой Зелёных Теней и, поддерживаемые неразгаданной магией эльфов, вели в их неприступное королевство.

Кто-то поёт, что там, за вершинами Итерскау, Царство цветёт по-прежнему, навсегда отказавшись от любой связи с внешним миром. Кто-то поёт, что та единственная война, которая продлилась ни много ни мало шесть веков, все же довела эльфов до падения. Но если люди выиграли войну, то почему не смогли проникнуть в Царство?

Можно взбаламутить тучи книжной пыли, пытаясь докопаться до правды, наглотаться ею под завязку и так и не понять, что случилось. Большая часть баллад — если вообще можно на них полагаться — под грозную мелодию указывает на великую гордыню эльфов и на то, что их могущество обратилось против них. Чем не причина, с одной стороны.

А с другой стороны, попадаются всякие мечтатели, которых не устраивает такое объяснение. Если у такого достаточно покосилась башня, а жизнью он особо не дорожит, он отправляется к Девяти Стражам и пытается пройти через них. Я знала парочку таких. Неплохие ребята… были. Чаще всего это полукровки, смешанная кровь эльфа и человека — наироу, как их зовут у нас на севере. Отчего-то они куда больше любят свою эльфийскую половину — все, как один. И гордятся ею, кажется, стократ сильнее, чем эльфы своим целым. И, хотя я тоже наироу, я, признаться, этого не понимаю.

В общем, никто не может с уверенностью ответить, почему погибло эльфийское королевство. А слой пыли на этой истории становится все толще и толще с каждым веком.

Как-то раз, во время очередного похода за ушами местных гоблинов-недомерышей, мы со Святошей наткнулись на эльфийскую гробницу. Она решила обрушиться, и мы едва не разделили ложе с её обитателями, но мне тогда удалось вынести оттуда брошку из светлого и невероятно лёгкого металла. Соловей, в лукавых глазах которого поблёскивали розовые камушки.

Следующей ночью пошёл проливной дождь. Я стояла под его струями, позволяя им хотя бы частично смыть с себя пыль и грязь пути, когда брошка случайно выпала из кармана, и дождь попал на неё. И тогда словно свеча вспыхнула посреди мокрого леса: соловей ожил, взлетел и мы со Святошей, обомлев от изумления и восторга, стояли под дождём и слушали странно завораживающую, ломко-мелодичную балладу на языке, которого и сами эльфы давно не помнят.

Когда замер последний аккорд, плоский соловей захлопал крыльями и рассыпался облачком золотисто-алых искр, что падали в мокрую траву и быстро гасли. Через миг от него не осталось и следа.

Стыдно признаваться, но я тогда расплакалась не хуже потерявшего игрушку ребёнка. Что до Святоши — поначалу казалось, что этот случай никак его не тронул, но потом я видела, как он при помощи охотничьего ножа и стрелы пытается воспроизвести этого соловья из деревянного бруска, насвистывая ту самую песню.

Я и сейчас могу вспомнить её в мельчайших подробностях, до последней трели. И каждый раз, когда я её вспоминаю, я снова вижу чёрный пустой лес, белое пятно луны сквозь тяжёлые тучи, тающий в холодном воздухе сноп искр, и ядовитая иголка тоски ворочается в моей груди и входит туда чуть глубже. Небо опускается ниже, и из переливающейся бесконечности превращается в глухой таз, о перевёрнутое днище которого я больно ударяюсь лбом.

Я бросила кошелёк на прилавок, и Коуп сгрёб его своей ручищей, приложив к луку два битком набитых колчана. Я повесила их на плечо и, захватив лук, сказала:

— Ну, до случая, Коуп. Радуй меня новыми плодами твоего воспалённого разума.

Коуп, чьё настроение, видно, вконец испортилось, только кивнул. Когда я уже переступила порог, он меня окликнул:

— Зверёныш!

Я обернулась.