Баллады снова солгут - [3]

Я выждала, пока он оторвётся от уха одной из своих пассий — подходить не хотелось — и помахала ему. Его бровь забавно вздёрнулась, и он, натянув на лицо развязную улыбку, которая не очень-то правдоподобно смотрелась и совсем ему не шла, извинился перед девушками и, поднявшись со скамьи, направился ко мне.

— И тебе привет, — оскалилась я, созерцая его недовольную мину.

— Чего тебе? — обречённо поинтересовался Святоша. — Не видишь, что я занят? Обязательно тебе нужно испортить веселье, Белка…

Я не выдержала и расхохоталась, настолько забавным казалось это выражение забитости в серьёзных серых глазах напарника. Меня он этим обмануть не мог: я слишком часто наблюдала, как он использует их выразительность в корыстных целях. Продажным женщинам он частенько не платил вовсе, хотя тут и его внешность неплохо помогала.

Светлоглазый и светлокожий, он сильно выделялся среди пепельноволосых северян растрёпанной огненной шевелюрой. Тяжеловесность и грузность, поголовно присущая местным удальцам, отсутствовала у него напрочь — двигался он хватко и точно, да и ростом по сравнению с ними не вышел. Его лицо, острое и по-лисьи хищное, тоже здорово отличалось от местных морд, будто вырубленных топором. Когда его жёсткая борода не бывала обкорнана в одном из его обычных приступов угрюмости, он носил её заплетённой в короткую косичку.

Странности в облике и нраве Святоши объяснялись его смешанным происхождением. Родился он в южном портовом городке. Для одной из тамошних «жриц любви» он стал тем, что в шутку называют «щедрыми чаевыми». Судя по всему, оставил их один моряк с севера, хотя никто не знал точно. Рос Святоша в борделе, где работала его мать. Он начал подавать напитки да драить полы, едва научившись ходить и говорить. Вспоминал он об этом без злости, но все же уплыл на север с пиратами, стоило только пробиться первым усам.

На память о счастливом детстве ему осталась глухота ко всем видам оскорблений, за исключением одного, ставшего его слабым местом. За всё, что хоть как-то походило на «Да я твою мать…» или «Ступай-ка в бордель и передай привет своей мамаше…», от него вполне можно было схлопотать кинжал меж рёбер.

Об этом ему пришлось мне рассказать, когда после одного такого случая мы крупно влипли — он от всей своей широкой души раскатал по стене пьяного чинушу из Раллезе. Он бы его и убил, если бы не я, ибо язык у несчастного оказался на редкость длинным.

Ноги мы тогда уносили весьма спешно — и потеряли благодаря этому весьма жирный маршрут. Объяснений я потребовала уже после, чтобы разобраться, удивлена я или злюсь. Первый на моей памяти случай, когда словами Святошу удалось пронять. Долго уговаривать его не пришлось.

Отчасти это объясняло и его прозвище — им его наградили товарищи по недолгой солдатской службе за необыкновенно галантное отношение к шлюхам.

— Смешно тебе, да? — осведомился Святоша, прекратив рисоваться.

— Очень, — заверила я его. — Не одолжишь сотню, а?

— Сколько? — изумлённо переспросил напарник.

— Брось меня разыгрывать, а? Одолжи, ну пожалуйста.

Светлый ус Святоши, который он смазал чем-то блестящим, чтобы залихватски подкрутить, задёргался и распрямился. Девушки, которых он перед этим оставил, косились на меня подозрительно и злобно.

— Зачем? — спросил Святоша строго.

— Я тебе покажу, — пообещала я. — Поверь, оно того стоит.

Святоша поглядел на меня, обречённо вздохнул.

— Погоди. Дай отлучиться ненадолго.

У нас тут с хранением денег настоящая беда. Большей частью обитатели Семихолмовья стараются их просадить поскорее оттого, что иначе их либо выбьют, либо украдут. Те из нас, кто пытается копить, имеют свои тайники, но известны они только хозяевам. Я не пыталась, а вот Святоша упорно откладывал часть из своей доли в кубышку.

Вернулся он довольно скоро — боялся, должно быть, что его спутниц успеют перехватить другие сладкоежки.

— Держи, дитя, — покровительственно сказал Святоша, протягивая мне кошелёк. — Купи куколку.

— А в глаз? — благодарно спросила я, чувствуя в руке тяжесть монет.

— Лучше в нос, — посоветовал Святоша. — Может, выпрямишь.

Я с сомнением покачала головой. Этот кривой нос только при мне ломали раза три, не меньше.

От избытка чувств я чмокнула его в колючую щёку и, подбросив на ладони кошелёк, взяла курс на выход. Уже на пороге я обернулась и встретила утомлённый и злой взгляд одной из девушек. Святоша предпочёл её подругу. Я пожала плечами и вышла.

Коупа я застала за попыткой наполнить желудок. Он сидел за прилавком и жевал краюху хлеба с таким лицом, словно она его оскорбила лично, и теперь он ей мстит.

— Завтракаешь? — полюбопытствовала я.

— Вернулась-таки, — буркнул Коуп.

— Куда я от тебя денусь?

Оружейник снова вынес мне лук и отдал прямо в руки.

— Какое чудо, — сказала я, с наслаждением проводя пальцем по узорам на оружии. — Я, пожалуй, могла бы поверить, что он и впрямь откуда-нибудь из-за Девяти Стражей…

Сложный рисунок узора, казалось, неуловимо менялся каждое мгновение, вызывая в памяти то морские волны, то мох, то прожилки на мраморе. В какой-то момент я с удивлением обнаружила, что не могу удержать его в памяти. Появилось и тут же исчезло щекочущее предчувствие чего-то недоброго. Так лисицы, должно быть, чуют приближение собак, сидя у себя в норах.