Баллада о трубе и облаке - [42]

Петер Майцен понял ее взгляд и не произнес ни слова. Он пожал плечами и пошел в дом.

Чернилогарица последовала за ним.

— И где вы были? — спросила она.

— В Тихом доле.

— В Тихом доле? — удивилась она. — И видели нашего?

— Видел! И трубу тоже видел.

— И трубу тоже? — разинула она рот. — И чью трубу?

— Блажичеву!

— Блажичеву! И вы были там?

— Был. Молодой Блажич только что умер.

— Умер, — вздохнула она, прислонясь к косяку кухонной двери.

— Умер, — с невольным злорадством повторил Петер Майцен.

VII

Крепко закрыв дверь своей комнаты, он подошел к окну и посмотрел вдоль аллеи. Она была светла и пустынна.

— Да ведь была же Яворка! — произнес он. — И раз ее не видела Чернилогарица, значит, она искала меня. Зачем?.. Откуда она знает, кто я и что я вообще здесь? Блажичева тетка сказала? Зачем? Что ей от меня нужно?

Он отвернулся от окна и принялся шагать из угла в угол.

«Еще одно удивительное совпадение. Теперь Яворка оказалась впутанной в видения Темникара. А может, это оттого, что она стояла на пороге?.. Кто знает! Все возможно!.. Но оставим и Яворку, и видения. Ведь я пишу реалистическую повесть. И сейчас реалистичнее всего сесть за стол и приняться за работу».

Он сел за стол и придвинул пишущую машинку. Написал каких-нибудь пять фраз и стал их править и переиначивать, хотя прекрасно понимал, что ни одна из них никуда не годится. Но он заставил себя сидеть и мучиться до тех пор, пока не позвали к ужину.

Ужинали в кухне. Чернилогар понуро сидел в углу, опустив голову, и громко хлебал. Чернилогарица хлопотала возле печки и часто вытирала передником лицо. Петер Майцен чувствовал что-то неладное. И пожалел о том, что не попросил приносить ему еду в комнату. Теперь уже было поздно.

Молчание явно тяготило хозяев. Да и Петеру Майцену было не по себе, поэтому он спешил покончить с едой.

Чернилогарица поставила перед ним чашку кофе, вытерла лицо и спросила:

— И теперь вы знаете, как он их побил?

— Кто? — недоуменно спросил Петер Майцен.

— Тот крестьянин, о котором вы пишете. Я говорю: теперь вы знаете, как он побил этих белогвардейцев?

— Знаю, — коротко ответил он.

Помолчав, Чернилогарица спросила:

— Ну и как?

— Четверых уложил топором, а с пятым вместе бросился вниз, в пропасть.

— Ой! — разинула рот женщина. — И зачем же он бросился в пропасть? Или тот потянул его за собой?

— Нет!

— Зачем же тогда?

— Затем, что бросился. И затем, что так должно было быть. Больше я вам ничего не могу сказать.

Чернилогарица помолчала и спросила дрогнувшим голосом:

— И что было потом? И что было с его домашними?

— Дом сожгли, сына и дочь убили, а жене на колоде отрубили голову.

Женщина вскрикнула и посмотрела на мужа.

— Слыхал?

— Слыхал, — пробурчал Чернилогар и смерил ее исподлобья таким взглядом, словно бы не возражал, если б ей тоже отрубили голову.

— И жутко-то как! — содрогнулась она. — И знай он, что так будет, не пошел бы.

— А он знал, — возразил Петер Майцен.

— И знал? — удивилась она. — И как он мог знать?

— Знал. И не только знал, даже видел собственными глазами, как это произошло. На пути к скалам он вспомнил о доме. И спросил себя, что станет с его домашними, когда он перебьет белогвардейцев… И перед глазами у него сразу встала картина казни и пожара.

Женщина, не сводя с него глаз, облизнула губы.

— Он даже чуть не вернулся, — продолжал Петер Майцен. — Думаете, это невозможно? Многие, собравшись совершить подвиг, пугались и возвращались домой.

Женщина отошла к печи.

Чернилогар громко откашлялся, вздохнул и сказал:

— А он, несмотря ни на что, пошел…

— Несмотря ни на что… — кивнул Петер Майцен.

— Хм, такое дело, — почесал подбородок крестьянин. — Разные люди бывают.

«Хм, — подумал Петер Майцен. — Что-то у них есть на душе. Кто знает — что… Может, Блажичи? — вдруг пришло ему в голову. — Нет! — отогнал он эту мысль. — Я два раза наводил разговор на Черный лог, а старый Блажич и бровью не повел… Может, не знает?»

Он посмотрел на хозяина и мимоходом бросил:

— Вечером прощаться пойдете?

Муж и жена переглянулись.

— Может, и пойдем, — ответила женщина.

— Хм, такое дело, — произнес крестьянин. — Может, и пойдем.

— Я бы тоже пошел, — сказал Петер Майцен. — А сейчас попытаюсь работать, а то весь день пропал. Я не помешаю вам, если буду печатать ночью?

— Нет, нет!

— Спокойной ночи!

Петер Майцен вернулся к себе в комнату, радуясь, что наконец-то остался один. Но радость его длилась недолго. Едва он подошел к столу и кинул взгляд на свои бумаги, как его тут же охватила хорошо знакомая тоска: он чувствовал, что вдохновения нет и весь труд его будет напрасным. Новым было лишь чувство смутной тревоги, которой он прежде не знал.

«Полчаса отдохну! Успокоюсь и соберусь с мыслями!»

Он закурил сигарету, сложил за спиной руки и зашагал из угла в угол, как узник в одиночной камере. Но спокойствие не приходило. Холодный камень в желудке становился тяжелее и тяжелее, неведомая тревога перерастала в страх, какой появлялся в детстве, когда в темноте приходилось идти мимо кладбища. И мурашки пробежали у него по коже, а ноздри наполнил холодный запах плесени.

— Смерть нехорошо пахнет, — шепотом повторил он слова угрюмого могильщика Мартина. Петер Майцен оглянулся, точно смерть была за окном или возле двери; ему захотелось как можно плотнее закрыть окно и запереть дверь, но было стыдно.