Бахчанов - [8]

Но Алеше упорно не везло: еще с неделю протолкался он у заводских проходных, а работы все не было и не предвиделось. Тогда, с отчаяния, он решил навестить Фому Исаича: авось у него что выйдет. Отправился к нему под вечер, чтобы застать его дома.

Войдя в кладбищенские ворота, Алеша увидел, что сторожка на замке. Сперва он растерялся, потом смекнул, что если не сам Фома Исаич, то хоть сторож должен быть где-либо поблизости, раз ворота открыты.

И он направился в глубь кладбища.

Безлюдно было на мокрых дорожках, густо усыпанных желтыми листьями. В сточных канавах еще алели колючие головки чертополоха. Пахло увядающей мятой. В прощальных солнечных лучах дозревали красные гроздья рябины. Понуро стояли березки, исхлестанные беспощадными ветрами. И было так тихо, что казалось, город остался далеко-далеко позади.

Навстречу Алеше, крестясь, проковыляла старуха с узелком кутьи. Затем он услышал глухой стук заступа о жесткую торфяную землю и в стороне, за деревьями, заметил спину человека. Вглядевшись, Алеша удивился: человек держал в руках лопату, но не могилу рыл, а окапывал на расчищенной площадке деревцо. Алеша свернул к нему и узнал самого Фому Исаича. Инвалид воткнул лопату в землю и обтер рукавом потное лицо. Увидя гостя, улыбнулся:

— А я уж думал, — не придешь ты, рыбачок!

— Что ты тут делаешь, Фома Исаич?

— Яблоньку сажаю.

Он воровски оглянулся и понизил голос:

— Ежели это дерево привьется, можно сад развести. Груши, яблони… Самое главное — лишь бы деревца не сломали.

— А где достанешь их?

— Вот эту сын сторожа с Куракиной дачи за двугривенный продал… Еще обещал. Достать можно… Ну, пойдем ко мне.

По дороге к сторожке Водометов сообщил, что земляк его кладбищенский сторож Ерема тихонько от начальства поехал в свою рыбацкую деревню толковать о покупке старых сетей.

— А меня просил быть эти дни за него. Всё бы хорошо, да могильщики шибко пьянствуют. Нынче — все трое засветло с кладбища ушли. Насилу упросил их про запас могилку заготовить, — гляди, кого привезут еще…

Он отпер сторожку. Едва Алеша шагнул за ним в сумрак помещения, как над головой его что-то захлопало и зашумело. Паренек вздрогнул от неожиданности. Фома Исаич засмеялся и громко позвал:

— Феофаныч!

Откуда-то сверху слетела маленькая зеленая сова и села Фоме Исаичу на руку. Сидела нахохлившись, устремив немигающий взгляд своих глаз-кругляшек на окно.

— Ах, мазурьё, мазурьё! — Фома Исаич ласково погладил взъерошенную птицу. — Видел, Леха, такое пугало?

— Отпустил бы ее на волю, Фома Исаич. Зачем птицу мучить?

— Ишь, птичий защитник! Она не моя. Да и какое ж ей тут мученье? Осень ведь — пускай в тепле живет.

Алеша присел на скамью у окна. Оно выходило за ограду кладбища. Из другого, противоположного окна видны были могильные кресты. В углу сторожки стояло несколько заступов.

Фома Исаич засуетился:

— Ты посиди покуда, Леха, а я огонь разожгу, чайку вскипячу, — попьем, потолкуем…

Подкладывая в плиту дрова, он строил вслух планы о том, как они заживут, когда сколотят артель и станут ловить рыбу. А за чаем говорил об охоте, о птицах:

— Хитрая штука — птичьи перелеты. Ты заметил — все они летят над рекой. Она им вроде бы дороги.

Алеша продолжал смотреть в окно. День заметно тускнел.

— Глухо тут у вас.

— И глухо, и уныло, рыбачок. Эва, сколько народу погребено. Люди — одна бренность. Из земли явились, в землю и уходят.

— А коли явились — значит, им надо было что-то сделать.

— Сделать? Хм… А ты, никак, думающий. Смотри только, как бы бессонницу не нажить.

Когда за окном совсем стемнело, Водометов засветил фонарь, сходил запереть ворота, а вернувшись, ворчливо продолжал:

— Ереме тут еще вольготно. Как вечер — так с плеч долой хлопоты. Хоть спи себе. А наш заводской брат частенько шабашит в четыре утра. В Питере-то в это время самая темень. Помню, бывало…

Казалось, он готов был говорить всю ночь, и слушать его неторопливые речи было занятно, но Алеша вспомнил: пора идти домой. Он поднялся с лавки.

— Так как же с сетями-то, Фома Исаич?

— С сетями? А вот вернется Ерема — и… будут сети, будут. Да ты посиди еще. Хороший ты парень, и вижу — дружить нам с тобой.

Алеша взглянул на черное окошко:

— Ты один и ночуешь здесь?

— А что? Думаешь, боюсь? Разве ты не слыхал, что в народе про покойников говорят: мертвым соколом и вороны не затравишь. А смерть… Что ж смерть? У каждого смерть за плечами. Замахнется — не спросит, а хлоп — да и скосит.

Кто-то сильно и нетерпеливо постучал в окошко.

— Кто бы это? — пробормотал Фома Исаич. — Неужто Ерема? Да нет, не успеть ему так скоро… А ну, рыбачок, возьми-ка фонарь…

Пока он натягивал на плечи рваный зипунишко Еремы, Алеша схватил тускло горевший фонарь и вышел за двери.

В причудливой игре пятен слабого света и вытянувшихся теней настороженному юноше показалось, что на него идет кто-то черный, огромный, безликий, с угрожающе протянутой рукой. Но в следующее мгновенье он различил перед собой неподвижную человеческую фигуру. Поодаль мотала головой обыкновенная ломовая кляча, темнел передок телеги, а на облучке, сгорбясь, сидел солдат в бескозырке. Чтобы получше разглядеть приехавших, пришлось поднять фонарь вровень с глазами. Неизвестный зашевелился и взвизгнул: