Бах - [11]

Его голос! В Ордруфе он привлек внимание доброго Элиаса Герды, а в Mettenchor’e кое у кого вызвал зависть, когда Бах впервые солировал в мотете Иеронима Преториуса (1560–1629). Редкий случай: Бах сохранил детский голос, когда ему было уже больше пятнадцати лет. Но потом голос стал ломаться, о чём рассказывается в «Некрологе»:

«В Люнебурге его приняли сердечно из-за его исключительно красивого голоса. Но однажды, когда он пел в хоре, неожиданно и незаметно для него самого одновременно со звуками сопрано, которым он должен был петь, вдруг раздались звуки на целую октаву ниже. Этот совершенно новый вид голоса он удержал в течение недели: в это время он не мог ни петь, ни говорить другим голосом. После этого он утратил своё сопрано, а вместе с ним и красоту голоса».

Растерянный, возможно, потрясённый, юный Иоганн Себастьян лишился своего первого рабочего инструмента! Голос детства умолк, пора окунуться с головой во взрослую жизнь. Но молодой певчий не терял времени даром, упражняясь в искусстве вокала, которое окажется столь ценным для будущего композитора. Наверное, он сожалел о том, что у него нет прямого доступа к богатой библиотеке церкви Святого Михаила, к фондам, кропотливо составленным Фридрихом Иммануилом Преториусом (1623–1695) и сменившим его кантором Августом Брауном, чтобы переписать побольше нот, как в Ордруфе. Там было около тысячи рукописей — память о 175 композиторах, наследие, используемое руководителями школы для уроков пения. И потом, Люнебург разбогател не только на торговле солью: при церкви Святого Иоанна хранилась внушительная коллекция партитур для органа.

Хотя в Люнебурге Иоганн Себастьян ещё не занимался по-настоящему сочинением музыки, эти годы имели для него решающее значение: ориентация на ремесло органиста, влияние великих мастеров этого инструмента и французской музыки и своего рода посвящение в придворную жизнь.

«Счастлив, как Бог во Франции», — гласит немецкая поговорка. Однако Франция Людовика XIV вовсе не была страной религиозного мира и терпимости: в 1685 году король отозвал Нантский эдикт о свободе вероисповедания. Король-солнце нарушил гражданский мир, установленный его дедом Генрихом IV, чтобы утвердить позиции католицизма. Драгонады, преследования, унижения обрушились на протестантов, порождая народные восстания. Многие гугеноты — дворяне, горожане, купцы — были вынуждены бежать в Германию и Голландию. Неслыханные по своей жестокости меры, принятые французским королём, вызвали во Франции экономическую катастрофу, остановив развитие ремёсел и торговли.

Несмотря на такие проявления нетерпимости, Версаль и его увеселения по-прежнему завораживали! Солнце сияло не только в пределах Франции: во множестве германских княжеств государь желал иметь свой замок и свой двор, свой оркестр и свои празднества. Множество немецких князьков, что граничило со смешным обезьянничаньем, тут же бросились подражать великому королю и разоряться, чтобы воссоздать Версаль в миниатюре. Эта притягательность дополнялась ярко выраженной любовью к французскому языку, который везде считался знаком изысканности: немецкий, а уж тем более провинциальные диалекты слыли вульгарным и невразумительным средством общения. Кстати, в переписке было принято вставлять французские слова. Так что неудивительно, что Бах освоил азы языка Мольера и впоследствии пользовался им, в основном для посвящения некоторых своих произведений, например «Бранденбургских концертов».

Хотя он подумывал о карьере органиста, нужно было, во-первых, чтобы открылась вакансия, а во-вторых, чтобы его кандидатуру утвердила консистория. Вакансию надо было искать не только в городах или приходах, но и при дворах. Его отец, Иоганн Амброзиус, точно так же подыскивал когда-то себе место, как и прочие члены клана Бахов…

Благодаря протекции ученика Люлли[11] Тома де Ласеля, хореографа из Рыцарской академии, и музыканта Филиппа де Лавиня Иоганн Себастьян открыл для себя одновременно придворную жизнь и французскую музыку, привнесённую по большей часть эмигрировавшими гугенотами. Менее чем в 100 километрах от Люнебурга стоял Целле — гордость герцога Брауншвейг-Люнебургского Георга Вильгельма. Женившись на гугенотке из Пуату Элеоноре Демье д’Ольбрез, он проникся интересами преследуемых протестантов. Бах неоднократно бывал при этом дворе в миниатюре (хотя музыковед Вольфганг Зандбергер в этом не уверен) и, возможно, довершил там своё начальное образование, усвоив правила этикета и получив несколько уроков танцев и фехтования. Возможно, он внёс свою лепту в музыкальное образование герцога. Ибо двор был не просто средоточием власти, которая распространялась на область политики и религии, но и местом, где создавалась новая «цивилизация нравов», как пишет Норберт Элиас.

Помимо приобщения к придворной жизни Иоганн Себастьян мог утолить там свою ненасытную жажду музыки: в придворном оркестре Целле, состоявшем из многочисленных французов, он с восхищением открыл для себя французскую музыку. Снова бумага, перо и чернила, чтобы переписывать, лист за листом, партитуры Маршана, Гриньи, Марэ, Люлли, Делаланда и Куперена. Эти мастера органа и клавесина открыли Баху мир, о котором он даже не подозревал, научили ясности выражения, которая надолго поселится в нём самом, породив «увертюры во французском духе», характерные, в частности, для искусства Люлли. По-прежнему схватывавший всё на лету, молодой человек учится, слушает, запоминает. Можно предположить, что он разговаривал, спорил с изгнанниками-гугенотами: «Мой дорогой Тома, как работал господин Люлли? И что от него требовал король? Когда господин Куперен упоминает здесь о «Гальярде» или «Додо», что он имеет в виду?