Багровый туман - [9]

Небо, неужели ты отвернулось от меня?..

Еще раз — дикий колючий холод, идущий из самых глубин чего бы то ни было, собрался в моей ладони, сжался в подобие пули и ринулся навстречу новой, молодой силе.

Я ослеп и обезумел на целое мгновение. Такой мощью обладала вспышка… Меня просто отбросило назад — конечно, никто не видел ее, но для меня она была гигантским зарядом, разорвавшимся у самых ног. Жгучая волна прокатилась по палате. Шарик превратился в светло-розовые полосы и пятна, растянутые по всей комнате. Багровый… Нет!

Я просто не хочу верить в это! Сколько мне лет — тридцать с лишним; ну, почти сорок, ну и что? Это не тот срок, когда жизнь может оборваться, еще слишком рано…

Небо, помоги мне!..

Перед мысленным взором встал образ Учителя. «Разве ты раб, чтобы молить о пощаде? Разве ты гнусная тварь, чтобы пресмыкаться? Твоя задача — заслужить благосклонность, а не вымаливать ее!»

Ну что ж, начало положено… Первый удар нанесен — может быть, это и ошибка. Время покажет.

ГЛАВА 2

С того момента я чувствую на себе неотрывный и очень внимательный взгляд. Кто-то следит за мной. Хотя я и не понимаю зачем. Имея дело с вселенскими силами — разве может речь идти о личностях? То, с чем я вступил в схватку, вокруг меня, внутри меня — везде.

День проходит в смятении. ТЕЛО боится, дух же просто ждет. Это трудно объяснить. Простейшие инстинкты заставляют сердце биться чаще, хотя я прекрасно понимаю всю бессмысленность этой боязни.

Иногда у меня случаются приступы боли — и тогда уже страдаю Я, истинный Я. Потому что боль идет изнутри, является продуктом поврежденного сознания.

Небо, дай мне сил, я не хочу умирать…

Приходит ночь, и я проваливаюсь в пучину бредовых галлюцинаций. Нет того мироощущения, что было раньше; я просто существую, бреду по галерее абстрактных картин, на которых агонизирует моя сущность. Я пытаюсь бороться, хочу вновь обрести контроль, но ничего не выходит. Мои руки и ноги скованы ватными цепями…

Иногда случаются проблески, точно вспышки молний, и тогда я слышу голос Учителя, внушающий мне элементарные истины. «Как ты не поймешь, никто не может никому помочь в этом деле! Вселенная у каждого своя, мы все живем в разных мирах. Строй свой».

Небо, сделай меня достаточно сильным, чтобы выстоять…

Хотя — это глупость, действительно глупость просить о снисхождении.

Идти на работу не хочется, ох, как не хочется, но надо. Вчера уже звонил заведующий и мне не понравился его голос: «Ты, конечно, можешь еще поболеть, но очень недолго». Надо идти…

Раз пять собирался с силами — все никак не удавалось откинуть в сторону одеяло и встретить утренний холод не нагретой квартиры. Наконец, мне это удалось, дальше было легче — умыться, отогнав сон прохладной водой, соскоблить щетину, выпить положенный кофе.

За окнами поднималось золотое сентябрьское солнце.

Еще предстояло переговорить с заведующим. Вот переживу этот разговор, а потом все само станет на места…

Наверное, я был бледен, потому что лица знакомых вытягивались, когда я шел по коридору. Ничего, это будет доказательством болезни.

Тихонько нажать на ручку — обращаться с ней нужно аккуратно, чтобы избежать болезненного скрипа. Нажать — и толкнуть дверь. И встретиться взглядом… Никогда раньше ложь не была такой тягостной. Я врал легко и даже находил в этом удовольствие, чего иногда пугался. Теперь же слова были тяжелы, как гири.

— Андрей, — Григорьев нечасто обращаться ко мне по имени, — я вижу, с тобой что-то не так.

— Я просто не до конца выздоровел…

— Не надо! Врать психологу — что за бред? Никакой болезни и не было… Если хочешь, бери отпуск. Я понимаю, работа не из лучших, тут и сам психом станешь. Но что делать? Кому-то ведь надо. Шахтеры вон вообще углем дышат, а ведь без угля не обойдешься… Возьмешь?

— Нет, я лучше поработаю… Да и деньги надо…

— Ну, смотри сам, как хочешь. Я заставлять не буду. А премию какую-нибудь, пожалуй, дадим. Ладно, Иванычу привет передавай.

Дверь закрылась на удивление мягко.

Иваныч — это наш завхоз. Хороший мужик: и поговорить любит, и сплетню какую-нибудь «по секрету всему свету» выдаст. Хотя как раз этого он и не любит — сплетни распускает только о тех, с кем в ссоре. И нередко сам же их и сочиняет. Только с бутылкой дружит, выпить горазд. Частенько у них это происходит на пару с Григорьевым-заведующим, хотя это и негласно.

— Привет, Иваныч!

Завхоз оставил связку каких-то деревяшек, которую пытался засунуть подальше, в угол своей каморки, отряхнул пыль с головы, улыбнулся.

— Здорово…

— Тебе, как обычно, от Григорьева привет.

— Как обычно? — завхоз задумался. — Ну, как обычно, пожалуй, не получится…

— Ты о чем это?

— А? Да так, ни о чем. А ты как? Садись, чего стал!

Он пододвинул мне табурет, а сам уселся прямо на высокий порог. Подсобка, в которой Иваныч был полновластным хозяином, стояла на заднем дворе, окруженная зарослями одеревенелой травы и кустов. Сторона, которой больница была повернута к ней, была, наверное, самой мрачной и серой — никто ведь не заботится о внешнем виде. Да и кому оно надо? Сам двор был завален всевозможными ящиками, мотками проволоки, обрезками досок. Обычный мусор — на каждом заднем дворе такого полно. Несмотря на неприглядный внешний вид, двор обладал какой-то особой энергетикой, выражаясь языком современных «экстрасенсов»: здесь уютно, здесь приятно посидеть, выкурить с немолодым уже Иванычем по сигаретке, просто поговорить.