Багровый туман - [7]

А ты и впрямь мертва… Или я чем обидел тебя, волна? Чем? И в мыслях не было. Нет, ты меня не слышишь, ты всего лишь мертвая вода… Ну что ж, будем ждать весны.

Волна ударила в камни; что-то звякнуло и упало на песок. Браслет — тусклый белый металл, немного похоже на серебро, но скорее какой-то легкий сплав. Да и камешки ненастоящие — вон, даже трещинка на одном. На внутренней стороне, той, что прилегает к руке, несколько бурых пятен. Что это?

Это кровь.

Кровь?.. Убрав ладонью слизкий налет, я вижу выгравированные на браслете слова: «Дорога начинается здесь». Здесь? Но передо мной только море…

Да, дорога началась только сейчас. Не тогда, в джунглях, и не тогда, в горном ущелье — а только сейчас. Сколько же времени прошло даром? И все для того, чтобы подготовить к началу пути…

И я шагнул вперед.

Я шел все дальше; холодная, серая вода дошла до колен, до пояса, до шеи… Захлестнула меня с головой, наверное, сыто чавкнув. Преодолев страх и внутреннее оцепенение я открыл глаза — вокруг плавала сизая дымка — и с силой втянул воду…

Сизая дымка стала багровым туманом…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ ТАНЕЦ ПЛОТИ И ДУШИ

…Не имеет значения, что кто-либо говорит

или делает… Ты сам должен быть безупречным

человеком…

…Нам требуются все наши силы и вся наша

энергия, чтобы победить идиотизм в себе. Это

и есть то, что имеет значение. Остальное не

имеет никакой важности…

Дон Хуан

(К. Кастанеда, Второе кольцо силы)

Мы нуждаемся в проклятых…

Пирс Энтони

ГЛАВА 1

Что-то родилось во мне.

Я спал, но ведь сон — состояние тела, а не сознания. Я почувствовал, я понял, что это случилось. Стены в темных глубинах личности покачнулись и пошли трещинами, грозя рухнуть в любой момент.

Что-то родилось во мне.

И это что-то было дьявольски ярким, ослепительно ярким и прекрасным! Я, опять же, чувствовал это, потому что видеть не было никакой возможности.

Да и нечего видеть!

Разве обязательно видеть бога? Достаточно верить в его существование.

Я верил, более того, я знал, что теперь я не один, что-то отныне живет внутри меня. Дух.

Оно проснулось, открыло глаза и засияло…

* * *

Тело прикрыли белой простыней — как всегда, неаккуратно и неряшливо. Но хорошо, что накрыли, спрятали лицо; иначе и не оторвешь взгляда от стеклянных, полных ужаса глаз мертвеца.

Разве Небеса так уж чисты? Разве они не замараны кровью? Где хрустальные дворцы и потоки света, в которых купаются ангелы — их нет; стоит только посмотреть на этих людей, бесцельно бродящих по коридорам.

Если бы Бог существовал на свете, он бы знал, какие мысли роятся в их безумных головах.

Двое подняли носилки и унесли тело.

Тишина отступила. Из палат опять понеслись звуки голосов и шуршание больничных тапочек.

Почему вид крови и смерти так сильно будоражит меня? Сейчас в моей душе борются отвращение и страх — одинаковые как по силе, так и по яркости.

Редко, очень редко какое-либо событие так сильно западает…

И опять накатывается волна воспоминаний. Душная и тяжелая, но в то же время холодная, как лед или металл. В этих воспоминаниях непременно присутствуют море, осень и женщина. Реже — горы, снега, маленький сморщенный старец. Что-то очень хорошее, теплое, радостное связано с морем… Образ женщины — волнистые темно-русые волосы, шутливое выражение, никогда не покидающее ее глаз — причиняет мне боль. Все остальное — безразлично: и горы, и старик в выцветшей накидке.

Стук в дверь… Зачем? Неужели я не могу побыть в одиночестве, неужели они не понимают?..

— Что?

— Андрей Михайлович, можно войти?

Ах, да, это Галя — медсестра, я ведь сам вызывал…

— Да.

Входит, осторожно прикрывает за собой дверь, садится. Прячет глаза, то опуская их, то рыская взглядом по кабинету. Ей неловко понимаю. Совсем еще девушка, еще даже не закончила институт — а тут такое. Вот, кому, наверное, по-настоящему не по себе — щеки горят, в глазах колышутся маленькие озерца, готовые в любой момент рвануть наружу потоками слез…

— Ночь была тяжелой… — мне не с чего начать, я не знаю, для чего позвал сюда эту девушку — чтобы отчитывать? Это по меньшей мере глупо. Чтобы расспрашивать? Нет — это значит заставить ее заново пережить все… — Что случилось ночью?

— Я не знаю. Не знаю… Я услышала шум… из… по-моему, двадцать третьей. Пошла посмотреть, а там… там…

Галя уронила голову на ладони — то, что было там, лучше не описывать.

— Хорошо, идите домой, вам нужно отдохнуть… и мне тоже…

До позднего вечера я сидел в кабинете, оперевшись локтями о стол, и не было ни малейшего желания двигаться, думать и вообще существовать. Мною овладела полная апатия и равнодушие.

Я сидел, рассматривая портрет Фрейда, повешенный на стену моим предшественником — наверное, он был фанатом своей профессии. Долго не выдержал… А ведь мне так и не сказали, что с ним случилось! Знаю только имя — Михаил Валерьевич Вершаков. Помню, примерно через неделю после моего вселения в кабинет, я нашел в столе толстую записную книжку — дневник. Совесть шевельнулась, но затихла после первых же страниц — видимо, ей тоже было интересно. Но как ни пытался я разобрать прыгающий почерк, как ни пробовал связать воедино разрозненные с первого (да и со второго тоже) взгляда записи удача повернулась спиной…