Багровый хамсин - [22]

— Что ты делаешь, великие боги?.. — спросил он шёпотом.

— Надо же когда-нибудь начинать!.. — прохрипел в ответ Нугри.

— Тяни!.. Тяни!..

Батау посмотрел вниз.

Там среди нарядной свиты слуг, рабов, ученых строителей, художников и знати Нахтмину ждал установки потолка. Веселый хохот долетал до ушей Батау: нарядные, сытые «рпат» смеялись, глядя на искаженные напряжением лица каменщиков.

И, не помня себя от бешенства, Батау одним прыжком перескочил на выступ, рядом с Нугри.

Задыхаясь от пыли, солнечных лучей, обливаясь потом, рыча от злобы, каменщики перетерли, наконец, канат из пальмовых волокон. Гигантская глыба, обсыпаясь и ломаясь как щепка, рухнула вниз.

Столб пыли, обдав склон пирамиды, взлетел вверх, и могучий удар отозвался громким, раскатистым эхом в дальних холмах…

Пурпуровые носилки лишь колыхнулись в сторону. Глыба ударилась о каменный выступ и упала левее, раздавив своими обломками нескольких рабов, ослов и смертельно ранив одного художника-резчика.

Нугри в бешенстве проклинал себя.

27

Во дворе Нугри собралось несколько каменщиков. Был праздник, и работы на этот день прекращались.

Нугри сидел мрачный и молчаливый.

Батау же, напротив, говорил без умолку. Он в подробностях рассказывал товарищам о причине, обрушившей каменную глыбу.

— Видно, Сет ослепил надсмотрщиков, если они не заметили, что это мы с Нугри перетерли канат. Поистине совершилось чудо, что камень не засыпал носилки начальника. Клянусь честью, ради этого-то мы и затеяли все дело! «Надо же когда-нибудь начинать», сказал мне Нугри, и я послушался его…

— Верно, — глухо подхватили сидящие в кружок каменщики, — надо же когда-нибудь начинать!..

Лицо Нугри передернулось.

— Хорошее начало — раздавить с десяток ослов и рабов!.. — сказал он мрачно.

— Уж не станешь ли ты сокрушаться об ослах?.. — остановил его Интеф.

— Не об ослах и речь, а о рабах!..

— Что ж рабы?.. — презрительно сплюнул Интеф.

Нугри резко повернулся к нему.

— Что ж рабы?.. — крикнул он гневно. — А то, что это наши братья, такие же упряжные волы, как и мы!.. Чем наши права лучше их?.. Говорят, рабы не имеют чести!.. Ну, так и мы не имеем ее, если позволяем бить себя, как ослов, и наваливать работы, какой не выполнить ослам!.. Где разница между рабами и нами?.. Вот если бы ты стал говорить о проклятых «рпат», я проглотил бы свой язык…

— Еще бы, «рпат»!.. Они купаются в меду; им не надо ждать смерти, которая приведет их на поля блаженства: они при жизни собирают жатву с полей Иалу…

— Еще какую жатву!..

— А главное — всю эту жатву они прячут в свои житницы, не то что мы!.. Нас задушили подати и повинности!..

— Почему у нас отнимают последнее, а с них не берут и гусиного пера?..

— Почему за военную службу их сыновьям жалуют землю, скот и дома, а наших не всякий день кормят лепешками и глотком воды?..

— Разве наши животы меньше требуют пищи?..

— Где же тут правда?.. Где же тут справедливость богов, о которой твердят нам жрецы Маат?..

— О, этим тоже сладко живется!..

Нугри злобно расхохотался.

— Эти доят разом двух коров: «рпат» и нас!.. Они хвалятся, что владеют божественными тайнами, — вот в чем их сила!..

— Верно!.. Верно!.. — подхватили каменщики.

Из дома до них долетел чей-то жалобный плач и ласковый голос Бикит:

— Полно, не плачь, ты надрываешь мне сердце…

Нугри нахмурился.

— Слышали?.. И так вот о утра до ночи. Это сестра Бикит, которую тоже погубили эти «рпат»!..

Актис лежала на цыновке и широко раскрытыми, полными ужаса глазами следила за младшим сыном Бикит — Гани. Ребенок ползал по земляному полу и весело смеялся над игравшей с ним кошкой. Голое смуглое тельце напоминало Актис что-то страшное, чего она не могла уловить больным мозгом.

Она лежала так уже очень давно. Лицо ее за время ее странной болезни осунулось и разом постарело; ее можно было принять теперь за мать Бикит.

Когда Шерау дотащил Актис кое-как до города, Бикит словно забыла ради нее детей, мужа и хозяйство и вся отдалась заботам о больной сестре. И Шерау и она — оба рассчитывали, что знаменитые жрецы Хсоу изгонят из Актис злых духов, поселившихся в ее голове.

Собрав все, что она имела, Бикит пошла к мудрому Тотимгаби. Ведь никто лучше Тотимгаби не вылечит Актис, думала Бикит, — ведь это он сделал глаза Кемы чистыми как вода, которую пьет ибис.

После долгих уговоров, просьб и богатых даров Тотимгаби обещал, наконец, притти в дом Бикит.

— Последнюю шкуру готов содрать, — ворчал Нугри, — «неджесу» хоть околевай, — никто ему не поможет!..

— Нас считают хуже пыли дорог… — злобно говорил Батау.

— Вон, вон, глядите, — показал рукою Нугри, — он идет… Смотрите, как подбирает свою белую одежду, боится запачкаться в грязи нашего квартала… А нам нередко и спать-то приходится в этой грязи…

Тотимгаби, жирный, лысый старик, брезгливо обходил кучи отбросов, возле которых рылись с ворчанием одичавшие собаки.

Бикит выскочила ему навстречу.

Он прошел в дом, не глядя на мужчин, и нехотя нагнулся, входя через низкую дверь.

Актис лежала с закрытыми глазами, и по лицу ее безостановочно текли слезы.

Осмотрев ее и узнав, с чего началась ее болезнь, Тотимгаби возвел руки к небу и сказал торжественно: