Багратион. Бог рати он - [41]

Вот тогда-то Петр Иванович решился предстать пред его высочеством и напомнить об их первом разговоре в канун злополучного сражения.

— Все ж напрасно, князь, я тогда не остался в вашем полку. Полагаю, многое потерял, — признался Багратиону Константин.

— И я, осмелюсь сказать, многого лишился, — с готовностью отозвался князь Петр. — И вашего общества, и конечно же ваших проницательных советов, кои помогли бы мне еще выше поднять боевой дух вверенного мне полка. А я, признаться, уже возмечтал: наш авангардный отряд — впереди армии, и в его рядах, к неописуемому счастию всех воинов, — ваше императорское высочество.

Лицо великого князя преобразилось — взор запылал, со лба сошла тень опечаленности.

— Вы, князь, не поверите, что словно прочитали мои мысли! Кто же, оказавшись на войне среди самых первых ее героев, не захотел бы стать в один ряд с вами? — воскликнул он. — Я тотчас обращусь к фельдмаршалу…

«Первый ход я сделал верно, — отметил про себя Багратион. — Теперь следует в том же духе свершить и второй, самый главный шаг».

— Осмелюсь заметить, ваше высочество, что нет нужды обращаться к главнокомандующему именно вашей императорской особе, — остановил великого князя Багратион. — Я совершенно уверен, что граф Александр Васильевич сам уже соизволил принять должное решение. Я же только могу еще раз выразить чувства, которые меня обуревают: я буду несказанно польщен!..

Услышав рассказ Петра Ивановича о его разговоре с великим князем, Суворов воздел руки и упал на колени:

— Спаситель! Избавитель ты мой, князюшка Петр! Ну как бы я без твоей уловки выпутался из сих злополучных сетей, в кои угодил попасть, аки Глупый карась? А ежели со всею сурьезностью — так в приказе и отдам: принять его императорскому высочеству высшее покровительство над лучшею частию моей армии — авангардным геройским отрядом! Нет, не так: покровительство и ответственность. Ты где, Андрей? Рви к чертовой бабушке ту, первую бумагу и давай писать новую. А ты, князь, все же бестия! Да-с! Так ловко все просчитать… Выходит, у одних — высокомудрый ум, у других — хитрость. Что ж, и неприятеля бить, и карьер собственный делать — без сего искусства как обойдешься? Твоя же планида только восходит! Зато — какое начало для нее ты определил…

И — уже про себя, не вслух — закончил: «А сам я, при всей моей колючести и ершистости, разве бегал прочь от царевых очей? С Павлом сцепился — то ж я сам уже силу свою имел. И — пересилил его. Начинать же следует, когда ты — на глазах, когда те, от коих зависят твои успехи, — вот они, рядом… Только надобно будет как-нибудь князя Петра и от другого упредить: ближе к трону — ближе и к царскому гневу, не токмо к одной любви и благоволению. И — ближе к твоим завистникам и соперникам. Царский гнев и зависть доброхотов у трона ой как отменно я сам познал на собственном горбу!..»

Между тем война уже опять звала в седло.

Вперед! Вперед! Все, что предсказывал Суворов, сбывалось. Макдональд, спешно снимая свои войска с насиженных мест в Неаполе и Риме, двигался на север. Здесь, за Апеннинами, его ждал изрядно потрепанный Моро.

Собственно говоря, поражение при Бассиньяне в стратегическом смысле никак не повлияло на ход всей кампании. Конечно же, напрасная гибель солдат всегда оставляла на сердце Суворова незаживающие зарубки. Однако Бассиньяна для него как полководца была и ударом по самолюбию — проигранное сражение. Но для того и существуют победы, чтобы в их триумфе меркли горести неудач. А победы являлись одна за другой.

Пятого мая Моро, ободренный временным успехом, двинул вперед дивизию Виктора. Но французы столкнулись с авангардом Багратиона и еле унесли ноги, переправившись через реку Бормиду. Дивизию можно было бы полностью истребить, если бы австрийцы, которым Суворов поручил преследование неприятеля, выполнили его приказ. Но они доскакали до моста, по которому удирали французы, и повернули назад.

— Вот она, старая кордонная наука, — вышел из себя фельдмаршал. — Согнать неприятеля с какой-либо территории и считать, что ты — победитель! А враг — целехонек. Он тебя, своего противника, сердешно благодарит за то, что ты его живым-здоровым отпустил. Теперь-то он, оглядевшись и перестав дрожать от страха, отъестся, пополнит поредевшие полки — и на тебя в том месте и тогда, где и когда ты его не ждешь! И — по второму разу зачнется сражение, которое ты, наступавший, еще по первому разу мог кончить викторией. Но для сей виктории тогда нужна была малость — гнать и рубить врага, пока от него ничего не останется.;

«Прав, прав был князь Петр, когда в Милане мне говорил: боятся австрийцы штыка и сквозной атаки. Посему сию науку следует им преподать — научить еще до боя, на плацу, — вспомнил теперь Суворов. — А ну-ка я ему отпишу». И он, схватив перо, быстро набросал на листке записку, которую велел тотчас доставить по назначению.

«Князь Петр Иванович! — значилось в записке. — Графа Бельгарда войска из Тироля придут под Алессандрию необученные, чуждые действия штыка и сабли. Ваше сиятельство, как прибудете в Асти, повидайтесь со мною и отправьтесь немедля к Алессандрии, где вы таинство побиения неприятеля холодным оружием Бельгардовым войскам откроете и их к сей победительной атаке прилежно направите. Для обучения всех частей довольно 2–3-х раз, и, коли время будет, могут больше сами учиться, а от ратирад отучите».