Багратион. Бог рати он - [181]

Убедитесь посвятившие себя военному ремеслу, а паче звания генерала достигшие, изумитесь, что навык один достоинства военного человека не заменяет, не подчинен правилам, управляем случайностию. Конечно, частое повторение одних и тех же происшествий или сходство в главных обстоятельствах дает некоторую удобность с большею ловкостию и приличием приноравливать или, так сказать, прикладывать употребление прежде в подобных случаях меры; но сколько маловажной надо быть разнице, чтобы приноравливание необходимо подверглось важнейшим изменениям! Убедитесь в истине сего, достигшие звания генерала!

Наполеон в маршалах своих имел отличнейших исполнителей его воли; в присутствии его не было места их ошибкам или они мгновенно им исправляемы были. Даву собственные распоряжения его изобличают».

И все дело в том, — добавили бы мы к сим рассуждениям известного русского полководца, — что Даву, как и многим даже очень прославленным военачальникам с той и другой стороны, недоставало именно «маловажной разницы», чтобы не воспользоваться уже испробованными решениями, а подвергнуть их важнейшим изменениям. Иначе говоря, вместо рутинного, уже оправдавшего себя, но ставшего штампом решения найти новое, неожиданно свежее, в создавшихся условиях только и могущее привести к успеху.

Сия «маловажная разница» и отличала Наполеона от многих полководцев его. Это же качество, изобличающее выдающийся полководческий талант, было главнейшей чертою и Багратиона: в каждом новом сражении оборачиваться новою, неожиданною стороною.

Впрочем, новою стороною, даже для самого себя неожиданною, ему предстояло повернуться теперь не только на поле ратном.

Глава восьмая

Адъютант главнокомандующего Николай Меншиков появился в дверях помещичьего дома, что находился в нескольких верстах от Смоленска:

— Звали, ваше сиятельство?

— Передай, душа, дежурному генералу: корпусным и дивизионным начальникам, а также полковым командирам приготовиться к выезду в Смоленск. Всем как одному быть при полном параде.

— Простите за любопытство: неужто визит к Барклаю? Так вы ж, ваше сиятельство, уже посылали к нему меня! Как я уже давеча вам докладывал, его превосходительство выслушали меня — не дрогнула ни одна жилочка. Физиономия, — смею заметить, удлиненная, как у лошади, — хоть бы намек на радость какую выразила. Словно соединение двух армий — событие каждодневное или, хуже того, — его высокопревосходительству как собаке пятая нога!

Багратион от души рассмеялся:

— Сам придумал или от кого услыхал? Ермолова ты там, при Барклае, не видел? Язычок у него — бритва. Ну да мы с тобою, душа, разве не так полагаем расположенность военного министра к моей персоне и нашей армии? Да не таков, брат, момент, чтобы допускать расчеты честолюбия: кто первым к кому пришел — Магомет к горе или гора к Магомету. Нет, я уж все, что накипело в душе против Барклая, самому государю не в одном письме выложил. Как ни предан я императору, а так и высказал: готов уйти в отставку или надеть солдатскую сумку — только бы сбросить мундир, опозоренный Барклаем… Однако теперь, повторяю, не до выяснения обид. К Смоленску подошли, откуда далее ни он, Барклай, ни я даже на шаг к Москве податься не имеем никакого права! Или Бонапарта здесь разбить, или самим мертвыми лечь… А чтобы так действовать, я на все пойти готов.

В свите — полдюжины генералов, обер- и штаб-офицеры. Блеск эполетов, сверкание крестов и звезд на парадных сюртуках. И вдоль рядов войск, пока мимо скакали, как на смотру, — крики «Ура!» и «Слава Багратиону!». Но кабы только здесь, в своей армии, а то на виду уже самого города Первая армия, высыпав из своих палаток, устроила ему, красе русских войск, такой прием, что румянец смущения залил лицо и сердце забилось учащенно от гордости.

«Да как же, право, с такими орлами да от самой что ни есть границы играть ретираду? — вскинул он голову, обращая свой пылающий взор на вытянувшихся вдоль дороги воинов. — Жизнь свою за государя и за них, русских солдат, отдам. Крови своей не пожалею — каплю за каплей, но более позора не допущу!»

А по рядам, в лад его мыслям, от воина к воину стоусто неслось:

— Князю Багратиону — слава! Веди нас на французов! Ур-ра-а!

На улицах жители — кто махнет рукою, кто, как барышни в окошках, например, платком, а кто, как ватага ребятни, — с гиканьем и свистом вдогон за пышным конвоем. И кто б ни оказался рядом с кавалькадою — у всех выражение радости и надежды, решимости и веры:

— Не отдадут Смоленск! Теперь уж точно. Сам царь повелел: окорот следует дать наглому Бонапарту.

Так летели по городу верхом на конях и встали у губернаторского дома. Багратион, первым соскочив с седла, бросил поводья подбежавшему казаку и стремительно взлетел по ступенькам вверх.

Дом был в один этаж. Потому из вестибюля не следовало никуда подниматься и ни в какую комнату заходить — тот, к кому князь прибыл, сам вышел навстречу.

Михаил Богданович Барклай-де-Толли был фигурою высок и худ, голова удлиненная, почти с полною уже плешивостью. Как и его гость — по торжественному случаю в лентах и орденах, на согнутой руке — шляпа с плюмажем.