Багратион. Бог рати он - [17]

Однако даже не осмотрелся как следует в столице, как полковая труба сыграла поход на новую, уже в западных, европейских пределах, войну. Двадцать пятого июня только что назначенный командиром эскадрона князь Багратион вступал со своими молодцами в первый польский город — Брест-Литовск.

Тогда она еще не знала ни братьев Орловых, ни Потемкина, когда весь жар ее любвеобильного сердца был отдан молодому красавцу, выходцу из Варшавы Станиславу Понятовскому. Великой княгине Екатерине Алексеевне еще далеко было до императрицы. Она лишь только-только строила планы на то, как бы одолеть постылого муженька и, одолев, получить полную свободу для своих амурных утех, а заодно и трон Российской империи.

И не связывала будущая императрица, наверное, никаких далеко идущих надежд с обольстительным, умеющим ловко овладеть женским сердцем молодым поляком.

Лишь два года спустя, после того как сама взошла на престол, осчастливила и предмет своей былой страсти — сделала Станислава-Августа королем Польского государства[9].

Нет, это был не любовный подарок. Это был дальновидный поступок главы Российской империи, в первую очередь пекущейся об интересах не какого-то, пусть даже недавно еще милого ей человека, а об интересах собственных — своего государства, а значит, и своих личных.

В ту пору Речь Посполита простиралась от Балтики до Карпат и от Днепра до междуречья Вислы и Одера. Но жили на сих немалых пространствах не одни поляки, а издавна коренные жители российских; земель — белорусы, украинцы да литовцы с латышами, со времен Петра уже включенные в орбиту русской жизни. Взрывоопасной оказалась такая смесь языков; а главное — вероисповеданий, чреватая всегда беспокойствами для соседней России. И для России же — весьма соблазнительной: там, на польских землях наши единокровные и православные братья, каково им, притесняемым, под властью религии католической?

Но пребывали там и немцы — соседи ведь. Потому волновалась и Пруссия от соблазнительной близости.

Вот тогда-то российская императрица и предприняла меры, чтобы на варшавском престоле оказался свой, надежный человек, который будет вести политику, России угодную.

Меж тем и другая соседка Польши — Австрия — заявила свои права на близлежащие земли. Тогда-то все три великие державы, что окружали Речь Посполиту, полюбовно договорились отщипнуть от соседки по вожделенным кусочкам[10] и на том как бы успокоиться.

Россия по этому, первому, разделу Польши вернула себе какую-то часть белорусских и украинских земель, австрийцы получили земли прикарпатские, пруссаки — побережье прибалтийское.

Лиха беда — начало. Года не прошло, как руки соседей совсем раскромсали польский пирог. Пруссаки завладели Познанью и Гданьском. Россия же вернула себе давние, издревле принадлежавшие ей города Минск, Слуцк, Пинск, что в самом центре Белоруссии, и те, что были на правом берегу Днепра, — Житомир, Каменец-Подольский, Брацлав и Звенигородку.

А в оставшейся части Польши продолжал «править» король Станислав-Август. Екатерина Вторая даже навязала ему конституцию, которую одобрил спешно собравшийся сейм. Только новым порядкам не подчинилась большая часть поляков и взялась за оружие.

В марте 1794 года на Висле вспыхнуло восстание, во главе которого встал Тадеуш Костюшко. Он был одним из тех, кто с первых же устремлений соседних государств расчленить его отчизну выступил на стороне недовольных. Пришлось бежать за океан, где сражался за независимость Соединенных Штатов. Вернувшись домой, он поднял и здесь знамя независимости.

Повстанческая армия освободила Краков, Варшаву, повсюду на коренных польских землях и на тех, что недавно возвращены были под российскую корону, поднимались крупные и мелкие шляхтичи, городские низы и косинеры — вооруженные простыми косами крестьяне.

Всего каких-нибудь два десятка лет назад на Волге, в восточных — если не сказать, почти центральных губерниях России уже полыхал пожар гигантского народного восстания. Память о реках крови, о спаленных селениях и взятых с бою мирных городах, о виселицах, что, словно лес, еще недавно возвышались по всей Волге, еще жила в русских людях.

Наверное, самый обездоленный люд и теперь сочувствовал Пугачеву[11]. Но страх беспощадного бунта; ужасал многих, что были участниками, жертвами и просто свидетелями тех кровавых событий.

Ныне призрак бунта вставал на западных границах — державы. А что это был разлив злобы, жестокости и беспредельной, подчас слепой мести, говорили страшные сообщения, которые леденили душу.

Шестого апреля 1794 года, на Страстной неделе, набатный звон колоколов в костелах разбудил варшавян. Жители столицы вооружались всем, что было под руками В узких улицах началась настоящая охота за русскими солдатами, что размещались здесь гарнизоном. Их убивали жестоко, зверски, а вид несчастных жертв все более возбуждал злобу.

Тех поляков, кто разделял пророссийские настроения, выволакивали из домов, на глазах толпы истязали, а затем лишали жизни.

Особенно жестокой оказалась расправа над одним из известнейших в Польше магнатов, князем Антонием Станиславом Четвертинским. Происходивший из династии Рюриковичей