Бабья доля - [17]

Уже в блокноте зримо и весомо,

моим успехом удовлетворён,

поставил птичку деятель завкома,

такую же бескрылую, как он.

Уже девчонка на скамейке левой

платок искала, мелочью звеня.

А те, как пешкой, крутят королевой

и всё равно не смотрят на меня.

По клеткам кони скачут угловато

и царственно шагают короли.

И я одна на свете виновата,

что двое до стихов не доросли!

Меня упрямой называли с детства,

но не упрямство вспыхнуло в крови,

напомнив мне испытанное средство…

И я читаю только о любви.

Не знаю, может, правда столько было

в стихах любви, и счастья, и тоски,

а может, просто – я тебя любила…

Но парни оторвались от доски!

…Я уходила от ребят в восторге,

читателя почувствовав плечом.

Неужто скажут завтра

в книготорге: – Стихи!

Не покупают нипочем!

1962

«У смерти тоже есть свои порядки…»

Юрию Окуневу

У смерти тоже есть свои порядки.

Ну что ж, умру когда-нибудь и я.

Меня положат в зале «Волгоградки» —

тогда уж воля будет не моя.

И кто-нибудь, всегда на всё готовый,

создаст двухцветный траурный уют

и с чувством скажет горестное слово

по принципу – «лежачего не бьют».

И все узнают, как жила я мало,

как я ещё бы – жить да жить могла,

какие я «шедевры» написала,

какая я «хорошая» была!..

Ах, щедрый автор смертных приговоров,

он так доволен – речи вопреки, —

что я ушла в дорогу, о которой

не пишут путевые дневники.

Что от плохих стихов не затоскую,

что на собраньях слова не прошу

и никого-то я не критикую,

убийственных рецензий не пишу!

Не верьте тем, кто скажет надо мною

высокие надгробные слова!

Какой была – а я была иною, —

сама скажу, покуда я жива.

А я – как все: и плакала, и пела,

стыдилась плакать и любила петь.

А я гораздо больше не успела,

чем было мне доверено успеть.

Я жизнь люблю. Я, и прощаясь с нею,

ищу дорог и радуюсь весне!

А жить стараюсь проще и честнее,

чем после смерти скажут обо мне.

1962

Стихи о моём солдате

Когда, чеканный шаг ровняя,

идут солдаты на парад —

я замираю, вспоминая,

что был на свете мой солдат.

…Война. И враг под Сталинградом.

И нету писем от отца.

А я – стою себе с солдатом

у заснежённого крыльца.

Ни о любви, ни о разлуке

не говорю я ничего.

И только молча грею руки

в трёхпалых варежках его.

Потом – прощаюсь целый вечер

и возвращаюсь к дому вновь.

И первый снег летит навстречу,

совсем как первая любовь.

Какой он был? Он был весёлый.

В последний год перед войной

он только-только кончил школу

и только встретился со мной.

Он был весёлый, тёмно-русый,

над чубом – красная звезда.

Он в бой пошёл под Старой Руссой

и не вернется никогда.

Но всё равно – по переулкам

и возле дома моего

идут солдаты шагом гулким,

и все – похожи на него.

Идут, поют, ровняют плечи.

Ушанки сдвинуты на бровь.

И первый снег летит навстречу —

и чья-то первая любовь.

1963

Февраль

Над площадями Волгограда

опять метелицы кружат.

Двадцатилетние солдаты

двадцатый год в земле лежат.

А на земле, воспетой в песнях,

над волжской медленной водой

поднялся город – их ровесник —

великий, светлый, молодой.

Он потому велик и светел,

что в час бессмертья своего

они – в огне, сквозь дым и пепел —

таким увидели его.

1963

На Мамаевом кургане

Уже он в травах, по-степному колких,

уже над ними трудятся шмели,

уже его остывшие осколки

по всей земле туристы развезли.

И всё идет по всем законам мира.

Но каждый год, едва сойдут снега,

из-под его земли выходит мина —

последний, дальний замысел врага.

Она лежит на высохшей тропинке,

молчит, и ждёт, и думает своё.

И тонкие отважные травинки

на белый свет глядят из-под неё.

По ней снуют кузнечики и мушки,

на ней лежат сережки тополей,

и ржавчины железные веснушки

её пытались сделать веселей.

Она жадна, тупа и узколоба.

И ей не стать добрее и земней.

Её нечеловеческая злоба

так много лет накапливалась в ней.

Добро и зло кипят, не остывая.

Со смертью жизнь сражается века.

И к мине прикасается живая,

от ненависти нежная рука.

Потом ударит гром над степью чистой —

и отзовётся эхо с высоты.

И на кургане шумные туристы,

взглянув на небо, вытащат зонты.

Они пойдут по этой же тропинке

и даже не заметят возле ног

усталые дрожащие травинки

и след тяжелых кованых сапог.

Пускай себе идут спокойно мимо!

Пускай сияет солнце в синеве!

Ведь жизнь – есть жизнь.

И все солдаты мира

и молоды, и бродят по траве.

1963

Побратимы

В марте 1960 года Н. С. Хрущев подарил мэру города Дижона канонику Ф. Киру картину художника Ф. Суханова «Эстакада Сталинградской ГЭС»

Я о Франции думала —

с детства, наверно:

там, в какой городок ни придёшь,

все мужчины добры,

как герои Жюль Верна,

все мальчишки смелы, как Гаврош!

…Над Дижоном весеннее солнце

и весенних небес чистота,

и, от солнца сощурившись,

смотрят дижонцы

на кусок костромского холста.

А на нём – не тревога, не горе,

не развалины прошлой войны —

волгоградское небо,

волгоградское море,

волгоградские души видны.

Я сегодня особенно рада:

не бомбежку, не смерть, не бои —

посмотрели дижонцы

в глаза Волгограда

и увидели думы свои.

А на свете весна.

Распускаются липы.

А на свете, куда ни пойдёшь,

все мальчишки отважны,

как Саша Филиппов —

мой земляк,

волгоградский Гаврош.

1963

«С давних пор, застенчивых и милых…»

Валентине Терешковой

С давних пор, застенчивых и милых,

у кого в России ни спроси,

именами пташек сизокрылых

величали женщин на Руси.

За терпенье, верность и осанку