Бабья доля - [19]

человеку труда!

Он работал. Устал.

Он отходит ко сну

и решает: – С утра

по-другому начну.

Я у жизни ещё

в неоплатном долгу,

я ещё не такое

на свете могу!

…Жизнь меня наградила

счастливой судьбой:

я живу, каждый день

недовольна собой.

Если счастлива я,

если чем-то горда, —

тем, что нет мне покоя

нигде, никогда,

что я тоже в долгу

у снегов, у дождей,

у хороших, собой

недовольных людей.

1964

«Не потому, что я за всё в ответе…»

Фёдору Сухову

Не потому, что я за всё в ответе,

не оттого, что я во всём права,

но всё, что ни случается на свете,

на свой аршин я меряю сперва.

И я – не испугаюсь и не спрячусь.

И я – не из героев, а не трус.

И я – с неправды досыта наплачусь,

но всё равно до правды доберусь.

И я, как ты, крута и своевольна:

умру – не отступлюсь от своего.

Но кто бы ведал, как бывает больно,

когда ты прав, а рядом – никого!

Когда тебе больней и тяжелее,

и подступает «быть или не быть»,

я каждый раз тоскую и жалею,

что не тебя мне выпало любить.

Что, о тебе печалясь и страдая,

и наряжая в белое сады,

не женщина, а песня молодая

опять тебя уводит от беды.

Ах, как тебе светло бывает с нею!

И как она печальна и нежна!

Но знаешь ты: она другим нужнее.

И выпускаешь песню из окна.

И нам ли плакать, что идёт по свету

единственная милая твоя!

Пусть кто-то злой сказал,

что у поэтов из глаз не слёзы —

строчки в два ручья.

Уж коли так, то пусть – горьки и долги,

берут исток у этих грустных глаз

не два ручья – две будущие Волги,

вдоль щёк твоих бегущие сейчас.

Я выдумала, знаю, Волги эти.

И ты – не плакал. Знаю. Не права.

Не обижайся.

Просто всё на свете

на свой аршин я меряю сперва.

1965

«Зачем кольцуют белых чаек?..»

Зачем кольцуют белых чаек?

Зачем их мучают, когда

не приручая – изучая,

им дарят кольца навсегда?

А чайки бьются, в небо рвутся

и всё по-своему кружат.

Они и плачут, и смеются,

но только Волгой дорожат!

…Когда бывало, чтоб смеялась,

чтоб я не плакала в лицо?

Не распаялось, не сломалось

давно дарёное кольцо.

Оно, как прежде, золотится,

оно молчит – и говорит!

Но и кольцованная птица,

куда ей вздумалось, летит.

1965

«Я всё ещё не веря, не мигая…»

Я всё ещё не веря, не мигая,

на тот перрон негаданный смотрю.

Ещё есть время. Крикни: – Дорогая…

Не говори: – За всё благодарю!

Неужто это называют силой,

чтоб, как на свечку, дунуть на зарю,

сломать крыло родному слову «милый»,

живой любви сказать: – Благодарю!

Прости. Не упрекаю. Не корю.

…Я всё ещё на тот перрон смотрю.

Я всё ещё тебе не верю, милый.

1965

«Нет, я не виновата. Не слаба…»

Нет, я не виновата. Не слаба.

И не сужу, как в молодости, строго.

Но это – не любовь. И не судьба.

А просто – снова трудная дорога.

Ну, что, давай присядем перед ней

и скажем то, о чём пока молчали:

что оба мы красивей и сильней,

чем друг о друге думали вначале.

Вот почему ещё больнее боль,

и нету сил идти и верить строго,

что это – не судьба. И не любовь.

А просто – снова трудная дорога.

1965

Ручей

Заблудишься, к ручью лесному выйдешь,

присядешь на лесине иль на пне,

и сразу тропку из лесу увидишь,

и всю себя увидишь в глубине.

Исхлёстанные папоротником ноги.

И руки от усталости дрожат.

А годы, и обиды, и тревоги

на самом дне, как камушки, лежат.

И кто в ту глубину не заглядится —

себя не передумает над ней?

Да только поздно – солнышко садится,

да и ручьи к закату холодней.

…Спасибо, жизнь: учила – научила!

Такой ручей ты мне приберегла,

что я прошла и ног не замочила,

а всё, что надо, сразу поняла…

Самой-то мне бы век не догадаться,

не подойди я к этому ручью,

что нету сил ни биться, ни сдаваться,

что время соглашаться на ничью.

Как тихо!.. Ни тревог. Ни затемнений.

Не плачут, не тоскуют и не ждут….

Но раны от проигранных сражений

больней болят и медленнее жгут.

1965

«От берёзового колышка…»

От берёзового колышка,

от далёкого плетня

отвязалась речка воложка,

докатилась до меня.

Вот и гуси сизокрылые,

вот и старая ветла…

Что ж так поздно, речка милая?

Где ж ты раньше-то была?

Вот и горькая припевочка

вниз по реченьке плывет:

«Не тому досталась девочка,

потому и слёзы льёт!»

Замерла ветла корявая:

всё, как надо, поняла.

Что ж ты поздно, песня правая?

Где ж ты раньше-то была?

1965

«Тише, годы! Всё-то в сердце свято…»

Тише, годы! Всё-то в сердце свято.

Тяжело и радостно двоим.

Вы похожи на того солдата,

мною нареченного моим.

Всё смешалось. Ландыш шевельнулся

на краю завьюженной земли.

Я не знаю: это он вернулся,

или это вы ко мне пришли.

Вам на плечи руки поднимаю —

сами руки падают назад:

это я впервые понимаю,

до чего не дожил тот солдат.

Потому, беспомощно и строго,

у кого хотите на виду, я приду!

И снова у порога,

как девчонка, губы отведу.

Потому стоим мы угловато,

даже руки не соединим.

Перед кем я больше виновата —

перед вами или перед ним?

1965

Снежные стихи

Всё падает, падает с неба,

пуржит и пуржит на ходу.

Давно уже не было снега

такого, как в этом году.

Дороги, кусты и заборы

заносит за десять минут.

Его проклинают шофёры,

его трактористы клянут.

На хлопья, летящие с неба,

глядят, как на злого врага.

Но знают: к высокому хлебу

высокие эти снега!

…Всё падает, падает с неба,

дороги в узлы завязал.

Давно уже не было снега

такого, чтоб за сердце взял!

Чтоб так серебрился лучисто,

чтоб так замирало в груди —

тревожно, и больно, и чисто,

как будто вся жизнь впереди.