Бабы, или Ковидная осень - [25]
– Не только гречку, – отпустив плечо соседки и продолжив движение вперед по тропинке, вспоминала Анна. – Меня Анжелика наша убедила, что все, все надо сметать! Помню, мы в один день три молла объездили и из каждого выкатывали по забитой под завязку корзине! – рассмеялась она.
– Да уж…Заказы через сайты невозможно было разместить – или ждите неделю или вообще заказ не оформлялся, типа, сайт перегружен, – подхватила Яна.
– У меня теперь одного соевого соуса запас такой, что хоть торгуй! – продолжала веселиться Анна.
– У меня тоже. И еще консервов, сгущенки… Свекровь всю весну продуктовые пакеты и упаковки антисептиком поливала… Какой тяжкий бред…
Тропинка снова сузилась, и приятельницам пришлось продолжить путь поодиночке.
Шла неспортивная Анна медленно, но Яну, привыкшую ходить и жить быстро, это, на удивление, не раздражало.
«Надо же! – глядя в спину соседки, думала она. – Столько лет существовать рядом с мужиком, который ее давно не любит… При этом еще уметь так радоваться жизни…»
– Что, и впрямь до леса хочешь идти? Не устала? – обернулась Анна.
– А ты?
– Нет. Но уже вечереет.
– Да ладно, дойдем.
Даже не видя лица соседки, Яна чувствовала: сейчас на нем бродит эта ее мягкая, рассеянная, и вместе с тем уверенная улыбка.
«Имея рядом такую улыбку не страшно и на КТ пойти, и в бой за родную землю», – пришла ей в голову мысль, еще каких-то полгода назад показавшаяся бы диковатой.
Наверное, утка, оставшаяся плавать по речушке, так же улыбалась своим пугливым приемышам.
С противоположного берега, со стороны деревни, повеяло костром.
Анна вновь остановилась и втянула в себя влажноватый, пряный, глубокий запах убегающего сентября – запах перезрелого яблока.
– Чудо, да? – Прикрыв глаза, она с удовольствием потянула вверх руки, расправляя мышцы. – Такая драгоценность вокруг, не надышишься, не налюбуешься.
Яна глядела на безмятежную Анну и ощущала, как в горле завозился мокрый ком – слезливая она стала в последние месяцы, сентиментальная… почти как свекровь.
Свекровь Яны – баба самовлюбленная и всегда чем-то занятая, в последние полгода стала удивлять. Все чаще и чаще ее глаза стали увлажняться от старой, забытой, на трех аккордах, песни, от неожиданного поцелуя сына, от затянувшегося в теплом сентябре цветения розы в саду и много еще от чего, уже и не упомнишь.
Хоть Яна и не видела, как старели в Кишиневе ее собственные родители, она понимала, что с возрастом даже самые толстокожие люди отчего-то чаще плачут.
«Я, выходит, Аню зеркалю… Я как Мишка ее, только наоборот. Своего я хотя бы по первому времени любила… на самом же деле любила!
Удивлением, благодарностью любила… Теперь люблю терпением и состраданием… а это уже много… Какая уж, тем более сейчас, при нынешней мировой войне, разница – из-за чего любить?»
Соседки, в молчании каждая о своем, дошли до места у реки, где начинался густой лес.
Присели на кособокую, единственную, давным-давно поставленную здесь кем-то лавочку.
Пахло прохладой речной воды, отсыревшими за ночные дожди, местами все еще зелеными травами, хвоей и прелыми листьями.
Пахло костром и землей.
Анна прикрыла глаза. Казалось, она думает о чем-то очень личном, сомнительном, но приятном.
Молчание Анны вскоре стало для Яны тягостным.
Глядя на точеный профиль соседки, на залегшие тоненькими ниточками борозды от носа до рта, на сочную родинку на смуглой щеке, на которой она напрасно жадно высматривала волосок, Яна с горьким трепетом понимала, что никогда не осмелится дойти с ее Мишкой даже до серьезного флирта. Прошедшие длинные, проведенные рядом с когда-то неугодными соседями месяцы, дали Яне множество мелких и крупных знаков, говоривших о том, что вот с этим-то Мишкой она могла бы быть очень счастлива…
Чтобы вырвать Анну из другого пространства и не просто вырвать, но даже поразить, перебив ее мысли своей проблемой, Яна решилась рассказать о вчерашнем дурацком происшествии.
С мужем делиться не хотела: знала, что вначале засмеет, а потом на весь вечер расстроится.
Вчера она отдала цыганке десять тысяч.
История вышла такая.
Всю ковидную весну Яна вместе с Раевскими или со своим мужем и – вот неожиданность! – свекровью от нечего делать частенько пила по вечерам вино.
Через пару недель она стала чувствовать, что ее мучает рефлюкс.
Из-за страха заразиться в поликлинике ковидом к врачу идти не хотела, зато регулярно жаловалась на дискомфорт Анне и, продолжая глушить свою и коллективную тревогу вином, выпивала перед очередным невинным возлиянием пакетик фосфалюгеля.
Во время короткой летней передышки Яна было собралась к врачу, но тут ее постоянно мотающийся по городу муж умудрился подцепить ковид.
Болел он, к счастью, нетяжело, но Яна, вместе с ним и со свекровью была вынуждена на две мучительные недели закрыться в доме на карантин.
Эти недели стали для ее подвижной психики сущим адом.
Муж держался молодцом.
Он самоизолировался в спальне и научился обслуживать себя сам, выходя в места общего пользования – на кухню и в постирочную – в строго отведенные в семейном графике часы.
Лишенная привычной заботы о муже (в первые несколько дней, потеряв обоняние и вкус, он совсем не хотел есть), Яна вдруг начала прислушиваться к себе.
Варвара Сергеевна Самоварова – красавица с ноябрьским снегом в волосах, богиня кошек и голубей – списанный из органов следователь. В недавнем прошлом Самоварова пережила профессиональное поражение, стоившее ей успешной карьеры в полиции и закончившееся для нее тяжелой болезнью. В процессе долгого выздоровления к Варваре Сергеевне приходит необычный дар – через свои сны она способна нащупывать ниточки для раскрытия, казалось бы, безнадежных преступлений. Два города – Москва и Санкт-Петербург. Две женщины, не знающие друг друга, но крепко связанные одним загадочным убийством.
В романе «Картонные стены» мы вновь встречаемся с бывшим следователем Варварой Самоваровой, которая, вооружившись не только обычными для ее профессии приемами, но интуицией и даже сновидениями, приватно решает головоломную задачу: ищет бесследно исчезнувшую молодую женщину, жену и мать, о жизни которой, как выясняется, мало что знают муж и даже близкая подруга. Полина Елизарова по-новому открывает нам мир богатых особняков и высоких заборов. Он оказывается вовсе не пошлым и искусственным, его населяют реальные люди со своими приязнями и фобиями, страхами и душевной болью.
В едва наладившуюся жизнь Самоваровой, полюбившейся читателю по роману «Черная сирень», стремительно врывается хаос. Пожар, мешки под дверью, набитые зловонным мусором, странные письма… Продираясь сквозь неверную, скрывающую неприглядную для совести правду память, Варвара Сергеевна пытается разобраться, кто же так хладнокровно и последовательно разрушает ее жизнь. В основе сюжета лежат реальные события. Имена героев, детали и время в романе изменены. Содержит нецензурную брань.
Трем главным героиням, которых зовут Вера, Надежда и Любовь, немного за сорок. В декорациях современной Москвы они беседуют о любви, ушедшей молодости, сексе, выросших детях, виртуальной реальности и о многом другом – о том, чем живут наши современницы. Их объединяют не только «не проговоренные» с близкими, типичные для нашего века проблемы, но и странная любовь к набирающему в городе популярность аргентинскому танго.
Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).
Сэм Дюшан, сочинитель шпионских романов, вдохновленный бессмертным шедевром Сервантеса, придумывает своего Дон Кихота – пожилого торговца Кишота, настоящего фаната телевидения, влюбленного в телезвезду. Вместе со своим (воображаемым) сыном Санчо Кишот пускается в полное авантюр странствие по Америке, чтобы доказать, что он достоин благосклонности своей возлюбленной. А его создатель, переживающий экзистенциальный кризис среднего возраста, проходит собственные испытания.
Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!
В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.
Повесть известной писательницы Нины Платоновой «Я детству сказал до свиданья» рассказывает о Саше Булатове — трудном подростке из неблагополучной семьи, волею обстоятельств оказавшемся в исправительно-трудовой колонии. Написанная в несколько необычной манере, она привлекает внимание своей исповедальной формой, пронизана верой в человека — творца своей судьбы. Книга адресуется юношеству.