Бабушкин сундук - [46]

И вот, эту добрую и ласковую бабу, Михайло считал — “дурой”! Чего-то я не понимал. Как можно было Мавру не любить? И почему же она была — дурой?

Только раз он ей что-то сказал, а она ответила: “А и не к чему! Не в законе мы с тобой!” Михайло только буркнул что-то про себя.

А Мавру я еще видел временами в саду, стоит на ко ленях, лицом на восток, крестится, что-то говорит и кланяется. И всегда, бывало, я потихоньку уходил, чтоб не мешать. А бывало, вижу, берет солому, подбегу к ней и поцелую! Как она на меня смотрела тогда! До сих пор помню.

ВИННЫЙ ПОГРЕБ — ДЕД ПЧЕЛАРЬ

Когда отец начал расширение дедовского сада, он прикупил по дешевке неудобной земли, изрезанной оврагами, и начал ее устраивать. Везде поставил он поперечные плетни, задерживавшие весеннюю воду, а в одном месте, где был глубокий овраг, оборудовал просторный сток для воды, и сверху поставил погреб. Вышел он длинный и прохладный. Края оврага стали осыпаться, и вскоре погреб был готов, а земля над ним выравнена. Когда потом кто-либо смотрел, никто не хотел верить, что он стоит на месте оврага. Сверху же отец набил еще вербовых колышков, и деревья, вскоре выросшие, начисто скрыли прежние края оврага. С годами все выровнялось, а погреба стали казаться монументальными постройками. Между тем и всей работы было, что поставить каменные стены и крыши. Вода сама нанесла земли и закрыла зазоры.

В погребах этих стояли большие бочки сидра и лежали рядами помеченные годами бутылки. Когда я уже был студентом, были у нас целые ряды держанного, двадцатилетнего сидра. То было прекрасное, крепкое и, вместе с тем, легкое вино. По своему вкусу и качеству оно было лучше белого виноградного. Напротив лежали ряды шипучего сидра, но их долго не держали, так как шипучее долго не сохранялось. Первое время было трудно доставать шампанские пробки, но потом их стали регулярно получать из Испании. Тогда же стал завоевывать рынок и шипучий сидр.

В городе вино продавалось как французское. Отец смеялся; “Видели бы, как наш родимый сидр по-французски щеголяет! Прямо порадовались бы!” Но что мы могли поделать? Продавали без этикеток, в толстых бутылках, как шипучий сидр; если же купец Саркисов перепродавал его под другим именем, нас это уже не касалось. Купцы вообще народ дошлый и на прибыль весьма падкий. Прабка Варвара успокаивала отца: “Ты твой сидр продал, а Саркисов купил! О чем же ты беспокоишься?” — “Так-то, так, но ведь участвую в обмане…” — “А вот и не участвуешь! Ты продал сидр, а если Саркисов продает французское шампанское, это уже его дело”. Но отец все же ходил по зале мрачный и вздыхал. Я бегал к Михайлу, спрашивая его, и тот отвечал: “Батюшка и яблоков не хотели продавать, а Праба им сказала: “Чем же ты с детьми жить будешь? Приход, сам знаешь, какой! Отсюда все попы бегут!” Ну, они и порешили, значит, продавать! Батюшка наш верующий, а в торговле никак нельзя, чтоб без обману…” Случай с сидром повлиял и на меня. Я сам думал: “Яблоки же сами растут! Почему же не раздавать их людям?” Однако Михайло сказал: “Не!.. Работать в саду надо? И платить рабочим надо? А кто же батюшке заплатит?” Вот тут я и задумался: “Как же быть? Правда, отец с утра до вечера трудится… И кто же ему что даст?” А Праба, недослушав, что я говорил, сказала: “Каждому человеку надо трудиться! Без труда люди жить не могут!” Я над этим сильно задумался. Теперь понятно, почему отец целый год строил погреба для сидра: он должен был трудиться! Удивленный собственным открытием, я сбегал к Михайлу, который в это время чинил сбрую. Увидав и выслушав меня, он сказал: “Это ты хорошо делаешь, что понимаешь про труд! Каждый день надо Богу молиться, нужно есть, работать, спать, а отдыхать человеку дано в субботу и в неделю. Есть, правда, что все время отдыхают, но… они сидят без хлеба!” Я подумал, что без хлеба посидеть можно, если есть котлеты, но Михайло сейчас же возразил: “Какие котлеты? Когда хлеба нет, так и котлет не может быть. Оно — говорят про хлеб, да не только про него, а про все, что едят”, — этим он меня не на шутку озадачил. Я только позже понял, что хлеб и котлеты, всё — еда, а не будет хлеба, значит, не будет еды. Тогда я впрямь испугался! А ну-ка, неровен час, и в самом деле еды не будет?

Такое дело мне казалось нестерпимым. Главным, кто работал, был отец. Надо было узнать, что он делает. Я побежал в сад, но его там не было. Что же это? Ведь мы так останемся без хлеба! Я был прямо испуган. Отца я нашел в погребе, куда я прибежал запыхавшись. — “А, это ты? — дружелюбно сказал он. — Посмотри, здесь положены бутылки прошлогоднего сидра. Там — пятилетний, а там — десятилетний. Самый старый в глубине. Есть тысяча бутылок двадцатилетнего. В этих бочках — яблочное вино”. — “Разве это не одно и то же?” — спросил я. — “Нет. Вино разливают уже выбродившимся, а сидр еще бродит в бутылках, потому он и шипучий… Но когда вино готово, оно становится крепким и сухим, как виноградное. Отличить его можно только по букету, то есть, по аромату, да и то не всякий может. Многие пьют, даже не подозревая, что это яблочное вино”.