Бабушка - [63]

Да, видать, они хорошо учились в школе, вратарь Зингер и дедушка Ленин, поэтому они все умеют. Меня тоже в школе будут учить всему-всему, а я буду учиться на пятерки и буду все уметь.

А еще в тот год я выучился без запинки, громко выкрикивать: «Вээлкаэсэм!» — подражая диктору по радио. «Съест вээлкаэсэм, съест вээлкаэсэм», — говорилось часто в последних известиях, которые никак не становились последними.

На своем «Зингере» бабушка обшивала трусами всех мужиков по соседству — бесплатно, только материю свою принеси. И теперь, ворча про стиляг («развелось стиляг, инда целая прорва!»), она покорно вставляла клин в брюки соседского Пашки.

— Даром что одиннадцать годков только, а уже вымахал чуть ли не под притолоку, уже ему брюки клеш подавай, чтобы в школе перед девками форсить, — говорила бабушка.

И некое смутное одобрение слышалось в ее голосе, и мечты о том времени, когда ее Сашуля тоже станет форсить и девкам головы морочить.

Ох уж эти таинственные, запретные стиляги и «битлы», про которых я слышал от бабушки столько недобрых, прямо-таки злых словес! «Напьются и по улице идут, горло дерут: „А-а, а-а!“ Ну что это такое! Бознать что, оторви да брось. А вот раньше-то взял бы отец розги…»

Мне стиляги и «битлы», которых и взаправду было тогда в городке немало — во всяком случае, все мальчишки старше двенадцати — четырнадцати лет спешили себя к этим избранным кастам причислить, — так вот, мне они казались уже совсем взрослыми парнями, почти что дяденьками, и я никак не мог себе вообразить, чтобы их пороли родители. Меня — это да, это правильно. Но их-то, их? Нет, не может такого быть. Ни раньше, ни теперь.

И еще я никак не мог понять, каким образом в Егорьевске появились эти самые «битлы», ведь мама с папой, когда еще жили с нами, говорили между собой, что «битлов» больше нет, что мы их больше не услышим[10].

7

Стиляги носили брюки клеш, длинные волосы и были прыщавы. А «битлы», согласно бабушкиной классификации, это те же стиляги, только с гитарой, то есть опустившиеся уже дальше некуда. Докатившиеся, так сказать.

Никакой тяги к музыке или к музыкальному образованию, само собой, ни у кого не было, просто гитара и мало-мальский навык извлекать из нее блатные аккорды автоматически делали пацана «битлом», он становился бесспорным лидером своей компании и получал право ухаживать за любой девчонкой. И другие парни уступали ему первенство, потому что у них гитары не было. В случае массовой драки обладатель гитары всегда мог рассчитывать на плотную охрану, при этом сам он благополучно избегал участия в побоище, потому что спасал и защищал то, что гораздо дороже сломанных ребер и носов, — гитару.

Купить гитару в Егорьевске было невозможно, вот струны, медиаторы — пожалуйста, а саму гитару — нет, не мечтай даже. Я не говорю про электрогитары стоимостью от сотни рублей и дороже — их почему-то было всегда навалом в магазине музыкальных инструментов, что притулился не доходя до горсада. Зачем они были нужны в таком количестве, эти электрогитары, если в нашем городе, по словам всезнающего Пашки Князева, было всего два школьных ансамбля и один, взрослый ВИА без названия, играл на танцах в горсаду? Даже в училище ГВФ у курсантов не было своего ВИА, не одобрялась такая инициатива ни горкомом комсомола, ни училищным начальством. Там гоняли катушечный магнитофон «Комета» через огромные колонки «Вермона».

А вот обычную шестиструнную гитару за шесть рублей пятьдесят копеек, эту мечту всех пацанов от десяти лет и старше, раздобыть было делом геройским. Мальчики постарше меня, наэкономив мелочь на школьных обедах, выиграв понемногу в «выкалдыричку», а не то так и в карты или, чего похлеще, отняв деньги у малышни, с раннего утра, на первой, семичасовой электричке ехали зайцами куда-то на станцию «Москва-Товарная», там где-то был хитрый музыкальный магазинчик, где, если очень повезет, можно было купить такую гитару за шесть с полтиной. Потом, когда счастливые пацаны везли это сокровище в Егорьевск, их почти обязательно избивали по дороге и отнимали гитару. Ее ведь не спрячешь, хоть и была она совсем маленькая.

Но некоторые все-таки привозили гитару в целости.

Вот с такой-то новенькой гитарой, реже — с отцовской, или с довоенной дедовой (эти уж побольше да семиструнные), или с подаренной матерним хахалем, проходили по ночам мимо наших окон «битлы».

— А почему они «битлы», бабушка? — спрашивал я.

— «Почему, почему»… Потому что от рук отбились! Бить людей они любят еще.

Но, в общем, особых претензий у бабушки к «горлодерам» не наблюдалось — пойте, мол, только не матом, я все равно не сплю.

— Опять «битлы» песни орут по ночам, пьяные, с девками, — качала головой бабушка, вглядываясь во тьму за окном. — А-а, а-а… Куда милиция смотрит?

Милицию боялись все, без изъятия. Она была страшней хулиганов, и те, кого забирали в милицию, потом рассказывали об изощренных побоях, показывали кровоподтеки в самых «жизненных» местах. Помню стихи: «А в милиции — уют: сапогом по морде бьют, два подбросят — раз поймают, все карманы обчищают». Бабушка говорила, что у милиционеров есть плетки: с виду палка, а нажмешь на кнопочку — выскакивает капроновая жила. Я верил и очень боялся, что меня заберут в милицию.