Бабье лето - [27]

— Я, право, не знаю,— нерешительно ответила Анастасия Юрьевна. Она сама чувствовала себя не по себе и боялась, что он это заметит.— Мы могли бы заехать к «Альберту»… но я боюсь, быть может, там есть кто-нибудь…

— Ну, в конце концов, мы здесь от этого вообще не гарантированы,— засмеялся Галдин.— Во всяком случае, приходится рисковать. Ты сама хотела этого! Не правда ли, моя маленькая трусиха?

— Да, конечно, и ты теперь недоволен мною!..

— Почему? — ничуть… но если школьничать, то школьничать… Не ехать же нам в самом деле кататься за город — этого удовольствия у нас и в деревне сколько угодно… Итак, к «Альберту»…

Они остановились перед единственной в городе кондитерской. На балконе сидело несколько посетителей. Два кадета с гимназистками, два коммерсанта и какой-то чиновник в форменном сюртуке. Но Анастасия Юрьевна ни за что не захотела садиться здесь: могут увидеть проходящие мимо,— и они пошли внутрь. В первой комнате за прилавком стоял совсем лысый, как колено, господин и со злым лицом гонял мух с конфет и пирожных; в соседней комнате, где расставлены были круглые столики, никого не было. Пахло шоколадом и масляными красками от картин, развешанных по стенам (здесь продавались произведения местных живописцев).

Сев в углу за один из столиков, они потребовали мороженого.

Анастасия Юрьевна сняла перчатки, и, вытянув на столе руки, смотрела на Галдина. Она была бледна от волнения и усталости, но глаза ее блестели оживлением.

— Ну, иди же ко мне,— сказала она Григорию Петровичу, разглядывавшему удивительные пейзажи и nature morte,— мы сейчас будем есть мороженое — я его ужасно люблю, оно напоминает мне детство…

Он сел напротив и взял ее за руки. Опять она ему казалась такой ласковой, хрупкой:

— Хорошая моя…

Но внезапно Анастасия Юрьевна закусила губы, чуть внятно прошептав:

— Ай-яй!..

Он сидел спиною к двери и ничего не видел.

— Что такое?

Потом, следя за ее глазами, обернулся. В кондитерскую входили панна Эмилия с двумя старшими дочерьми пана Лабинского.

XXIII

— Quel hasard! [18] — сказала довольно сдержанно панна Эмилия, завидя Анастасию Юрьевну и Галдина.— Мы так давно не видались. Madame приехала за покупками?

Все трое были в трауре, который очень шел молодым, но еще более старил старую.

— Да, я приехала сюда к своей портнихе,— смущенно отвечала Анастасия Юрьевна,— и вот встретилась с m-r Галдиным… Сегодня ужасно жарко…

Панна Эмилия, поджав губы, косо посматривала на ротмистра.

— Присядьте, пожалуйста,— говорил Галдин, обращаясь то к ней, то к ее молодым спутницам. Он чувствовал себя смущенным и досадовал на то, что пришел сюда. Слишком прямо смотрела на него панна Ванда из-под своей черной широкополой шляпки. Ровный румянец играл на ее щеках, хотя не было заметно, чтобы она устала от духоты и пыли; такие же темные, как у Анастасии Юрьевны, глаза глядели спокойно, холодно и строго; черное платье красиво облегало ее фигуру.

Панна Галина раскраснелась, как мак, серые глаза лукаво улыбались, а золотые волосы беспорядочно выбились из-под шляпки. Она дышала высоко своей крепкой грудью, которой, казалось, было тесно в узкой кофточке.

— О да,— говорила панна Эмилия, присаживаясь к столу и еще больше поджимая губы, словно желая показать, что она совсем уж не так верит в то, что ей сказала Анастасия Юрьевна,— летом в городе совсем немыслимо. Мы очень редко приезжаем сюда — и то ненадолго. После того как умер брат (при этом она тяжело вздохнула и на мгновение опустила вниз глаза), вся забота о семье перешла ко мне… Мои бедные девочки, mes petites nièces [19] так удручены горем… Mais on espère toujours, même en désespérant [20] — я надеюсь, что Господь поможет нам, и доходы в этом году не уменьшатся. Цены на горох стоят очень хорошо, а у нас так много гороху… Но простите, я, кажется, говорю совершенно неинтересные вещи для madame, madame не любит хозяйства…

Она опять поджала губы, снисходительно улыбаясь.

«С каким бы удовольствием я изуродовал твою гнусную физиономию»,— подумал Галдин, глядя на нее.

— Нет, отчего же, я всегда охотно слушаю,— сказала Анастасия Юрьевна, беспокойно взглянув на Григория Петровича.

— Мы должны извиниться перед вами, что не пригласили вас на похороны отца,— обратилась к ротмистру панна Ванда, когда ее тетка опять заговорила что-то об урожае,— но у нас есть свои семейные традиции — мы не приглашаем никого постороннего на похороны близких… Мы избегаем вмешивать других в наши личные частные дела… Вы понимаете?..

— Конечно, это так понятно,— ответил Галдин уверенно, хотя хорошенько и не вник в значение этих правил, а говорил из приличия.

— Все такие обряды или торжества имеют важное значение только для нас,— пояснила девушка свою мысль,— и ровно ничего не представляют для других, поэтому присутствие их может только внести диссонанс…

Она говорила по-русски чисто, без видимых неправильностей, но как-то особенно отчеканивала каждое слово. Выражение ее лица оставалось спокойным, уверенным: она точно не допускала возражений.

— Это совершенно правильно,— вторично подтвердил Галдин, думая: «Боже мой, как это скучно!»

Но лицо ее ему все-таки очень нравилось. Он вспомнил, что сказал ему ксендз, когда они уезжали из Новозерья. Он усмехнулся: ну могут же приходить в голову такие нелепые мысли!