Азов. За други своя - [76]

А пока до вечера далеко, народ спешился. Опутав ноги лошадей, разлеглись отдыхать. Одна ночь в седле прошла, следующая скорей всего так же минует. Так что подремать, а то и подрыхнуть, у кого организм позволит перед битвой, не лишнее.

Как стемнело, оставив коней в леске под присмотром, всем гуртом пешим ходом с оглядкой тронулись в сторону балочки.

Чем ближе подходили, тем ниже кланялись. Последние сажени уже на пузе. Подползли разом, заранее разойдясь по ширине. Полторы тысячи казаков и мужиков замерли в верхней точке, перед спуском. Часовых, усевшихся на загривке склона, пластуны во главе с Петром Кривоносом уже сняли. Поэтому подошли тихо и почти вплотную. Но сердце всё равно не на месте, татары тоже жить хотят, скоро пойдут проверять посты и тогда хватятся. Надо поспешать, а сигнала все нет.

Отсюда, со стороны, казалось, что огромный лагерь врага дышит, словно гигантский Змей Горыныч. Многочисленные костры, кидающие в темноту искры, напоминали блёстки на его пупырчатой коже. И даже запахи, изредка доносившиеся сюда, в засаду: варёной конины, кислого пота, человеческих испражнений — тоже говорили о присутствии невдалеке неразборчивого хищника, неряшливого и давно немытого.

Выглянул из-за невидимого облака тусклый серп-месяц, и Сёмка, всё последнее время напряжённо таращившийся в ночь, вдруг улыбнулся. Повернул голову к сотенному Трофиму Иванову:

— Казачье солнышко выглянуло, видал?

Тот закивал головой, забыв, что его не видно:

— Ага. Удачу нам должно принесть.

— Дай-то Бог. — Сёмка коротко перекрестился.

Под слабым светом месяца проявились неплотные силуэты ближайших казаков. Оно и к лучшему — в полной темноте воевать далеко не всем сподручно. Сам-то Сёмка мог сражаться, хоть с завязанными глазами. Но таких, как он, характерников, в тысяче наберётся не больше пяти бойцов. "Негусто. Лучшие воины в крепости нынче собрались, там главная война и кровь. И смерть". — Загоруйко поджал губы, вдруг представив, что сейчас происходит в осаждённом Азове.

Опершись на ствол ружья, поднялся. Почудилось, вот-вот разобьёт ночную благость долгожданный крик. И только он выпрямился, как над затихшей балочокой разлетелся далекий сычиный вопль. Казаки подскочили и, помня о договоренности, досчитали про себя до десяти. И лишь после этого шагнули в ночь. Атаман, зная, что на него никто сейчас не смотрит, — разве увидишь в сплошных потёмках, всё равно поднял и кинул вниз руку, — сказалась привычка. И поморщился — сустав, показалось, заскрипел, как несмазанная тележная ось. Тысяча с гаком бойцов шагнула почти одновременно.

Татарский стан приближался. Уже виделись разгорающиеся в темноте головешки, словно мерцающие глаза хищника, когда караульные подкидывали дрова. Казаки старались двигаться бесшумно, и у них получалось. Чуть приотстав, по Сёмкиному распоряжению, вторым эшелоном крались добровольцы. У них так тихо не выходило, потому и шли подальше. Их дело — вступать в схватку, когда в стане поднимется гвалт и скрадываться нужды не будет. Уже рядом маячили крайние фигуры караульных. С десяти сажень Сёмка углядел, как в темноте вскинулись несколько плотных силуэтов и упали вместе с татарами-охранниками. Даже короткого приглушенного вскрика не услыхал. Про себя с ласкою отметил: "Умеют, душегубы!"

А вот и тела. Скрючены, под ними чёрные лужи крови. Обошёл, глянув равнодушно. Казаки на полусогнутых, почти на коленях, подкрадывались к крайним татарским кострам. Ещё миг, и более тысячи бойцов смертельным ударом нагайки впились в рыхлое тело татарской орды.

Первых врагов убирали спящих или лежащих у гаснувших огней, без всякого сопротивления. Только примерно на третьем ряду костров татары поняли, что в лагерь проникла их смертушка, и стан очень быстро наполнился криками, стонами, звоном сабель. Сёмка нарочно немного задержался, чтобы встать рядом с добровольцами. Всё же не тот у мужиков опыт. Но в бой они вступили отчаянно, рубились так, что враги не успевали ничем отличить их от остальных донцов, и атаман быстро успокоился. И даже похвалил оказавшегося рядом с ним Панфила Забияку, когда тот боковым ударом скосил, словно молодое деревцо, кинувшегося на него татарина. Он, конечно, не узнал в темноте зарубленного врага. А если бы узнал, то сказал: "Собаке собачья смерть". Только что от руки Панфила пал ногайский князь Наиль. Скинув безвольное тело с сабли, Панфил повернул к атаману серьёзное лицо. Сёмка поднял большой палец. Никак не отозвавшись на похвалу, Панфил рванул к следующему врагу, прыгавшему у огня с настороженной саблей. Сёмка проследил за ним внимательным взглядом. Удостоверившись, что татарин сбит наземь, сам рванул в гущу разгорающейся битвы.

Беспощадное уничтожение застигнутого врасплох врага постепенно превращалось в яростную схватку на каждом пятачке стана. Похоже, каждый из казаков, которого атаман мог разглядеть поблизости, рубился с татарином, а некоторые уже схватывались и с двумя. Незаметно бой переместился чуть ли ни к центру лагеря. С противоположной стороны тоже нарастал гвалт. Там Корыто со своими теснил врагов. Но победа всё ещё не была гарантирована. Появись у них умный командир, обошли бы в темноте. Ночь из соратника казака превращалась в обоюдоострое оружие, которым мог воспользоваться и враг. Атаман обеспокоенно огляделся. Татары и ногаи вылетали из темноты, словно пущенные неведомой пращой. Видно, кто-то умелый управлял их действиями, преодолев первую панику. Всё-таки нашёлся соображающий.