Азов. За други своя - [31]

— И чего орать? — Борзята отпрянул от стены. — На лошадях, что ли, на стену полезут?

— Это они чтоб нам страшнее было, — усмехнулся Космята.

— Не дождутся. — Валуй оглядел мужиков, выстроившихся поверху стены, за башней. В его сотню добавили десятка полтра валуйских, что с ним пришли. Ну и Пахом со своими тоже тут. Сам позади топчется. Тоже на турок изучающее поглядывает. Валуй уже привык, что Лешик, по собственному решению, всегда рядом с ним. Приглядывает, как за малым. Ещё с той поры повелось, когда Валуй спас Пахома во время одной из схваток за Азов, вовремя отведя слепой удар татарина. Тогда Пахом со своими джанийцами попросился первести его в сотню, в которую входил и десяток Лукина, дав себе зарок оберегать парня. По первости Лукин-старший чувствовал какие-то неудобства из-за этого. Смущала такая навязчивая опека. Потом прошло. Преданный, умелый и отважный боец рядом никогда лишним не будет. Хоть и не сразу, но это Валуй понял. Уже и не по разу жизнь друг другу спасали. Так что нехай приглядывает. Целей будем.

Больше всего он переживал за мужиков. Хоть и побывали в переделке, но как-то оно в настоящей войне покажется? Обстрелянности маловато покуда. Как пойдёт турок лавиной — справятся ли? Отобьются? Ну и что, что он поставил коман-дровать ими прожженого джанийца Герасима с сыном. Вдвоём он за каждым не углядят. Да и Сусар, сынок его, уже оклемавшийся после того висения на столбе, когда с него часть шкуры содрали, ещё тот рыскарь, за самим смотреть надобно. Все лезет поперёк батьки, намереваясь ворогу за свои мытарства отмстить. Герасим, конечно, за сыном поглядывает, но и у него не пять глаз на затылке. Подумав, Валуй подозвал Пахома. Тот склонил голову, ожидая распоряжений:

— Надо бы всяко-разно прорядить мужиков казаками. Встать промеж них, чтобы белгородцы и прочие валуйчане кучей не бились. Сделаешь?

Пахом согласно хмыкнул:

— Здраво мыслишь, атаман. Поставлю свой десяток и Лапотного, хватит?

— Вполне.

У дальней башни показался широко шагающий по гарже — земляной насыпи, поднятой кое-где с нашей стороны, Иван Косой. Завидев Валуя, махнул рукой, зазывая к себе, а сам остановился.

Валуй побежал, придерживая саблю.

— Идём, я за тобой пришёл. — Развернувшись, Иван двинулся обратно, на ходу поворачиваясь к отстающему Валую. — Турки парламентеров к нам отрядили — послушаем, что говорить будут. Осип всех атаманов перед Андреевскими воротами собирает. Там их принимать будем.

— Послухаем. Сдаться, поди, предложат.

— Это наверняка.

Два атамана решительными шагами миновали Азовскую стену, ступени, уложенные прямо на насыпь, заскрипели под их ногами не в лад. Вышли на городскую улицу. За поворотом показалась небольшая площадь, полностью забитая спинами в зипунах. Бесцеремонно растолкав товарищей, выбрались в первый ряд. На площади уже возвышался стул с высокой спинкой, принесенный из штаба. На нем восседал Осип, с прищуром разглядывающий народ. По бокам толпились десятка два атаманов и знатных казаков, среди которых Валуй углядел Трофима, вытягивающего тонкую шею, за которую его и прозвали Лебяжья Шея, Каторжного, Старого, Черкашенина, запорожского атамана и многих других знакомцев. У стен собралось ещё около сотни азовцев и их жёнок. Углядев в толпе Василька и Красаву, Валуй махнул рукой. Они начали пробираться к брату. Кто-то ткнул кулаком в бок. Скосив глаз, Валуй углядел братца — Борзяту. Близнец ухмылялся.

— О, а ты откель?

— Без меня хотел парламентро…, парталем… тьфу, ты, не выговоришь, турок слушать?

— Разве без тебя у нас что-то может случиться? — хмыкнул Валуй.

— А где Космята? — поинтересовалась Красава, едва добравшись до брата.

— На месте, где ему быть.

— А ты, Василёк, чего не на стене?

— А меня Каторжный отправил низовым помогать. Обидно. — Он по-детски шмыгнул и отвернулся.

— Раз послал, значит, так и надоть. Успеешь, ещё навоюешься. — Валуй легонько постучал по плечу брата. И тут же завертел головой, пытаясь высмотреть в толпе девушку.

— Марфу ищешь? — Борзята склонился к самому уху брата.

Лукин-старший смущённо потёр нос. "Да чё, перед родным человеком, знающим его лучше самого, лукавить?" Еле заметно кивнул.

Я тоже Варю искал. Нет их, похоже, не добрались до площади. Но, — уже не опасаясь быть услышанным, поскольку толпа шумела не шуточно, он чуть добавил голоса. — Знаю точно. Они за нашей сотней закреплены. Низовыми.

Валуй вздохнул, не зная, радоваться ему или огорчаться. Рядом со стенами — страшно. Хотя, если подумать, нет в городе такого местечка, где можно в безопасности пересидеть осаду, под пулями да под ядрами. Всем достанется. А вообще, интересно, как она после вчерашнего, отошла или всё обижается? А чего обижаться? Все правильно он сказал. Кака любовь на войне? Или неправильно? Валуй, боясь признаться себе, что совершил ошибку, отгонял сомнения, чуть ли не размахивая руками, как комаров. Правда, помогало слабо. На миг позабыв, где находится, он задумался. И так неверное, и по-другому плохо. С одной стороны казачий обычай не велит, с другой стороны — сердце-то не железное. Трепещет, требует. Грусть насылает, а она сейчас совсем ни к чему. Перед боем-то. И что делать? Через минуту, отчаявшись прийти к какому-то мнению, он мысленно психанул: "А ну их, баб этих! Война на дворе, а они всяко-разно со своей любовью". И всё-таки червячок сомнения, поселившийся в душе, раздавить полностью так и не удалось, как ни старался.