Азиаты - [104]

После полудня заполнили большую залу сипахсалары, другие военачальники и разные советники шахского двора. Сели вокруг стены у низких столиков, приготовив бумагу и каламы[44]. Надир-шах вошёл в залу последним и уселся в кресло, цепко оглядывая собравшуюся знать — военачальников и дворцовых сановников. Затем взялся за подлокотники кресла, широко расставил ноги и упёрся ступнями в ковёр, словно предостерегая себя от того, что при вращении земной шар может оторвать его от себя. Но это была привычная поза Надир-шаха перед тем, как произнести речь или высказать что-то важное. На этот раз он был торжественно краток:

— Ныне мир, подобно шару, вертится в моей руке…

Тимур сделал камень своей гробницы из нефрита; мы выделаем одну кольчугу из стали, другую из красного золота, осыпанного драгоценными камнями. А из нефрита сделаем пол я облицовку нижней части стены куполообразного здания… А эти вещи, принадлежащие Тимуру и его Биби-ханым, наш дорогой шурин отвезёт назад, в Самарканд, и возложит их на своё место. Приказываю тебе, Лютф-Али-хан, сегодня же отправиться в путь и в точности выполнить наш шахский приказ…

Лютф-Али-хан, сидевший среди сердаров, ибо сам носил это звание, посерел лицом, и губы его задрожали от обиды, вызванной жестокостью Надир-шаха. По зале прокатился лёгкий говор, со вздохами и закатыванием глаз наиболее чувствительных вельмож. У всех в намята ещё были жалобы Лютф-Али-хана на то, какая тяжёлая доля тащить чуть ли не на себе камень и ворота из Самарканда. Надир-шах понял, что именно не понравилось вельможам из сказанного. Тотчас на лице его изобразилась злая улыбка и он вежливо сказал:

— Да простит меня мой дорогой сердар Лютф-Али-хан, но такова воля Аллаха, единственного и непререкаемого, чьей воли я не могу ослушаться. Ты, мой шурин, вернёшься в Самарканд той же дорогой, какой шёл в Мешхед, и своими руками положишь нефритовый камень на могилу Тимурленга, а потом тоже самое сделаешь и с воротами мечети Биби-ханым…

Далее шах повёл речь о постройке в его честь памятников в Дерегезе — на его родине, в Келате, где он выдвинулся в полководцы, и здесь, в Мешхеде, который он сделал столицей Персии и возвеличил в ней своё имя, И всё же особое предпочтение отдал Келату.

— В Келате мы воздвигнем гробницу из чёрного камня. Для этого нам надо привезти из Азербайджана чёрный мрамор и триста каменотёсов из города Мераги: пусть они начнут строить мою гробницу…

После заседания правительственного совета Лютф-Али-хан вошёл в комнату Реза-Кули-мирзы:

— Что будем делать, племянник?!

Мирза отвернулся, пряча глаза:

— Надо искать человека с ножом…

— Я постараюсь найти такого!

— Но тебе, дядя, надо ехать в Самарканд…

— Я поеду туда… Но чем дальше я буду от Мешхеда, тем ближе моя месть шах-ин-шаху. Я найду человека, который возьмёт в руки нож, чтобы остановить взбесившегося повелителя… Если придёт к тебе человек от меня, прими его, выслушай и сделай всё возможное, чтобы задуманное нами свершилось.

— Да, дядя, будет так, как ты говоришь…

Вечером Лютф-Али-хан с охраной в пятьсот человек, с нефритовым камнем и воротами выехали из Мешхеда. Снова предстоял ему четырёхмесячный путь с лишениями и муками. Но сердар на этот раз решил быть умнее: «Пусть нукеры и юз-баши везут камень со скоростью черепахи, а у меня резвый конь и тысяча желаний!» Процессия с камнем и воротами ещё не достигла Серахса, а Лютф-Али-хан с несколькими помощниками, с полусотней нукеров, взятых для безопасности, уже сидел в тедженской чайхане и насыщался обедом и потягивал из чаши шербет. Так он провёл больше месяца. И дальше его путь был полон увеселений и мелких приключений с сартянками во цвете лет, проданных для мойки ванн и тазов. Но случилось непредвиденное и самое желаемое. В Чарджуе на маленький отряд Лютф-Али-хана напали разбойники: в стычке сердару удалось захватить предводителя шайки. Это был небольшого роста, но сильный, с чёрными горящими глазами сарт, и назвал он себя коротко:

— Я — Бухар.

— Почему ты напал на меня, ты же знаешь, что я еду в Самарканд по приказу его величества Надир-шаха? — возмутился Лютф-Али-хан.

— Вот поэтому и хотел тебя убить, что ты шурин персидского шаха. У меня с твоим великим родственником особые счёты. Прошлым летом, когда его армий стояла на Зеравшане, жалкие правители Бухары увезли самых лучших девушек Бухары… У меня была невеста. Оставался всего месяц — и она стала бы моей женой. Но Абул-Файз-хан отвёз её в Зеравшан к шаху Надиру. Говорят, именно он пользовался ею три ночи, а потом подарил ей браслет и вышвырнул…

Лютф-Али-хан сразу смекнул, что этот мрачный парень может стать «человеком с ножом», о котором думали Лютф-Али-хан и мирза. Не дослушав до конца предводителя шайки, сердар ещё более возмущённо воскликнул:

— Эй, парень, причём тут я, если твоя невеста нежилась в объятиях самого шаха! Шах её услаждал — а шаха ты и спрашивай!

— Надир-шах далеко, и тело его и голова за семью замками, в мешхедском дворце — моё желание снять о него голову — не выполнимо. Но голова его ближайшего родственника чуть было не попала в мои руки. Моли Аллаха, что он спас тебя… Я всё сказал, а теперь делай со мной, что хочешь, я в твоих руках.