Азиаты - [102]

В завершении четвёртого месяца тяжкого пути Лютф-Али-хан, наконец, приехал в Мешхед и, добравшись до своего дома, едва переступив порог, повалился на ковёр и забылся в двухдневном сне. Затем он долго отмывался в бане, натираясь полотняным пузырём. Только потом пригласил родственников и друзей в честь своего возвращения. Здесь он узнал, в каких местах пребывает с войсками Надир-шах. Оказалось, большую часть своих войск Надир-шах уже отправил из Хорезма в Хорасан, а сам с небольшим отрядом находится в Мерве. Солнце Царей направился туда, надеясь застать там среднего сына Насруллу-мирзу, но тот был в Мешхеде. Тогда Надир-шах совершил объезд земель Мерва, осмотрел плотину, носящую его имя, и поехал в Мешхед.

Лютф-Али-хан, ожидая шаха, почти каждый день виделся с Реза-Кули-мирзой, и в эти дни, как никогда, они понимали друг друга с полуслова, настроенные против своего государя. Мирза, отстранённый от должности правителя Хорасана, никак не мог смириться с таким унижением. Встречаясь с новым хорасанским наместником Али-ханом, он, не скрывая презрения, бросал ему в яйцо самые гнусные оскорбления. Но тот лишь горделиво поднимал голову и делал вид, что ничего не слышит. С приездом Лютф-Али-хана мирза сразу же высказал все свои жалобы и горести ему:

— Ну и отец! Я не желал бы иметь такого отца даже самому злейшему моему врагу! Он подозревает меня во всём, заставляет следить за мной своих лизоблюдов. Я бежал от него в Мешхед, чтобы не быть с ним рядом: он читает мои мысли на расстоянии!

Лютф-Али-хан, слушая племянника, тоже источал злость на Надир-шаха.

— Дорогой мирза, тебе плохо — я это вижу, но ты не познал на себе и десятой доли того, что причинил мне твой отец! Я был на пороге у самой смерти… Я четыре месяца ехал по горам и пескам, больной и грязный, как бездомный бродяга, нищий. Надир-шах нарочно отправил меня в Самарканд, чтобы удалить от себя подальше. Наши судьбы, дорогой мирза, сходны, и одна участь ожидает нас, если мы не упредим жестокие замыслы, которые вынашивает твой отец. Мы должны уничтожить его и посадить на престол тебя. Мы были близки к этому, когда он воевал в Индии, но ты струсил, дорогой мирза. Теперь это сделать не так просто, но я клянусь, что не буду называться твоим родным дядей, если не столкну с трона этого кровожадного деспота.

— Дядя, дорогой мой, я в твоих руках! Поскорее придумай что-нибудь, чтобы мы смогли взять персидский престол в свои руки.

— День этот близок, племянник, шах сейчас в дороге к Мешхеду. Я не упущу случая, если он представится Мне, но и ты не дремли: у тебя много своих преданных людей — они готовы на всё ради твоего благополучия. Готовь к перевороту молодых юз-баши. Троих из них, которые ходят за тобой по пятам, преданно заглядывают тебе в глаза, играют в шахматы и утешаются вместе с тобой молодыми гуриями, я хорошо знаю: это Афшар, Салах и Мамед-хан. Если к ним присоединятся их храбрые нукеры, то может произойти в войсках взрыв, подобный извержению вулкана. Тогда горячим пеплом засыплет и самого Надир-шаха, и всех его царедворцев. Это они своим угодничеством, лестью и чрезмерным восхвалением возвели его в «солнце царей», в «ось земли» и «опору веры». Он потерял человеческую душу и вселил в себя поганую душу Иблиса[43].

Подобные разговоры происходили между Лютф-Али-ханом даже в те дни, когда Надир-шах приближался к Мешхеду.

Зелёный и плодоносный Хорасан, несмотря на то, что пришла зима и с гор повеяло холодом, торжественно ликовал, встречая царя-царей. Снова, как и год назад, шли отягощённые трофеями караваны, возвращались на родину рабы, когда-то проданные в хивинское рабство разбойниками. Возле Абиверда строился новый город Хива-абад, и рос он быстро, словно в сказке. Тысячи хорасанцев приветствовали на всём пути Надир-шаха-победителя, освободителя и благодетеля. Все лучшие слова, какие только существовали в персидском языке, относились к едущему на сером аргамаке Надир-шаху. В Мешхеде его встречали вся дворцовая знать, родственники, сыновья и затаивший в себе месть Лютф-Али-хан. Выслушав о поломке нефритового надгробия Тимура, Надир-шах вошёл в большую залу, где лежали самаркандские реликвии, и, ничего не говоря, долго рассматривал их. Шах не обругал Лютф-Али-хана и даже не сделал никакого замечания, что нукеры уронили нефрит. Вечер Надир-шах провёл в обществе сыновей, потом посетил старшую жену, навестил молодых красавиц гарема, остался с одной ненадолго и отправился в свои покои.

Спустя час его околдовало вселенское чудо. Он увидел перед собой покрытую голубым инеем бесконечную пустыню. Над бледно-синим пространством сияли звёзды и кружились планеты. Сначала они были чуть больше звёзд, но вот начали увеличиваться и понеслись, совершая огромные круги и снижаясь к земле: Марс, Венера, Сатурн, Нептун… Вот они всё ближе и ближе, и размеры стали больше мешхедского дворца. Каждая из планет, подлетая к Надир-шаху, останавливалась, тяжело дыша огромными круглыми боками, и уносилась дальше. Так представились ему все планеты и, снова кружась, улетели в звёздное небо. А потом стало тихо-тихо, и спустился с неба на белом облаке Аллах.