Азеф - [82]

Савинкова крепко схватили за руки. Совсем близко было лицо поручика с выгоревшими усами. Поручик в упор держал черный наган. Савинков видел сыщика с оттопыренными ушами и бельмистыми глазами. Но сыщика оттолкнул поручик, потому что он наступил в свалке поручику на ногу. – Ведите для обыска! – закричал поручик. И Савинкова втащили в номер и начали раздевать.

2

Сознание, что именно он, а никто другой через день будет повешен, перевернуло в душе всё. Стоя у окна, смотря в решетчатый, голубой квадрат, Савинков ощущал полную оторванность от всего. Всё стало чуждо, совершенно ненужно. Нужнее всего было это окно.

«Буду болтаться, как вытянувшаяся гадина, и эта гадина будет похожа на Савинкова, как неудавшаяся фотография». – Савинков слез с табурета, прошелся по камере, заметил, что в двери заметался глазок. «Подсматривают», – остановился он и стало смешно. «Я в синем халате, в дурацких деревянных туфлях, чего же подсматривать?». И, прорезая сознание, резко прошла мысль: – «Всё равно. Осталось держаться на суде так, чтобы все знали, как умирал Савинков».

«Гадость», – думал он, – «повесят». Вспомнил, давно в именьи рабочие вешали какую-то собаку. Пес извивался, когда тащили, вился змеей в петле, потом протянулся, высунув язык. Рабочий подошел, дернул за ноги, в собаке что-то хрустнуло. Оборвалось сухожилье что ли…

В коридоре послышались шаги ошпоренных ног. Винтовки звякали, прикладами ударяясь о каменный пол.

«Идут».

Шаги и голоса затоптались у двери. Завертелся ключ. Савинков увидал на пороге караульного офицера.

– Приготовьтесь к свиданию с матерью.

Меж любопытно смотревших солдат с винтовками, вошла старая женщина, не в шляпе, как представлял ее себе Савинков, а в косынке, с седыми висками. И вдруг, старая женщина, его мать закачалась. Савинков бросился к ней, застучав по полу туфлями. Упав ему на руки Софья Александровна Савинкова резко, странно, высоко закричала.

– Мама, не плачь, наши матери не плачут.

Солдаты у дверей смотрели деревянно. Громадный детина даже улыбнулся.

– Каков бы приговор не был, знай, я к этому делу непричастен. Смерти я не боюсь, я готов к ней.

«Боже мой, Боже мой, как он худ», – думала Софья Александровна.

– Боря, дело получило отсрочку, приехали адвокаты, завтра будет Вера, я получила телеграмму.

– Свидание окончено.

Ощутив на губах смоченные слезами, морщинистые щеки матери, он выпустил ее из рук. Софья Александровна тихо вышла, окруженная солдатами.

3

Через полчаса, в уборной Савинков увидел Двойникова. Выводные курили, толкуя о смене Белостокского полка Литовским. И эта смена им была нужна и интересна. А Савинков говорил обросшему колючей бородой Двойникову:

– Эх, Шура, это пустяки, что отсрочка, ну повесят стало быть не 17-го, а 19-го.

– Повесят? – дрогнувше пробормотал Двойников. – Всех? И Федю?

– И Федю.

– И вас?

– И меня.

Кивнув вниз головой, словно от короткого удара. Двойников тихо произнес:

– Федю жалко. – Помолчав добавил: – Часы при обыске взяли. Не отдают.

– Часы теперь ни к чему, Шура. Выводной сплюнул и крикнул:

– Ну ребята, айдате!

4

Всё было ясно: – виселица. Но всё смешалось, когда в камеру ввели Веру. Ее глаза показались настолько испуганными, что Савинков думал: – не выдержит, упадет. Но, обвив его шею, Вера прошептала: «приехал Николай Иванович», и крепко, неотрывно целуя его, зарыдала.

Это было отчаянно невероятно. Если б переспросить?! Вглядываясь в любящее лицо, в темные испуганные глаза, Савинков понял, что не ослышался: – «Николай Иванович» – Лев Зильберберг, глава териокской мастерской, у которого двухмесячная дочка.

– Свидание окончено.

Но это ж секунда, в которую запомнилось лишь выражение глаз. В глазах Веры слезы, отчаянье и что то еще. «Неужто надежда?» – думал Савинков, ходя по камере.

– «Почему Зильберберг? Может быть перепутала, вместо Николая Ивановича – Иван Николаевич? Азеф?» С страшной силой желанье свободы и жизни прорезало всё тело. Савинков даже застонал.

5

На конспиративной квартире ЦК, в традиционном дыму, слушая план Зильберберга, Чернов был рассеян. Азеф насуплено молчал. Натансон, отмахнувшись, толковал с приехавшим из провинции крестьянином.

Зильберберг кипел. – Я требую от имени боевиков! – кричал Зильберберг. Но почему Льву Зильбербергу пришла в голову сумасшедшая мысль освободить из крепости Савинкова? Он меньше других знал его. Только однажды, на иматрской конференции боевиков, на праздничном обеде, Савинков на пари писал между жарким и сладким два стихотворения. И когда читал, веселей всех радовался такой талантливости боевик Зильберберг.

– Требую, – ухмылялся Чернов Азефу, – требовать то все мы мастера. Молодо-зелено, Иван. Ну как там его из крепости освободишь?

– Товарищи! – заговорил Азеф, – я глава террора и друг Бориса, но должен сказать, как мне ни дорог Борис, я высказываюсь против плана освобождения. Надо знать, что такое крепость и что такое охрана в крепости. Эмоции – это не резон, чтобы мы теряли бешеные деньги. К тому же вместе с деньгами потеряли бы и таких работников, как Николай Иванович. Мы ими не богаты. Наша единственная цель – революция. Мы не имеем права идти на сантименты даже по отношению к Савинкову. Да, я первый бы пошел спасать его, но у нас нет сейчас средств спасения, поэтому и нечего строить испанские замки.