Рольф взвыл от бешенства.
— Хотите ему отомстить?
— Да! Любым способом! Жизнью пожертвую ради этого!
— Хе, хе… Зачем же жизнью-то жертвовать. Вы молодой она вам еще пригодится. А вот если станет известно, что Штирлиц, скажем, русский шпион, то тогда он как раз лишится жизни.
— Он русский шпион! — взревел Рольф. — Он даже хуже, чем русский шпион!
— Ну, ну, — погрозил ему пальцем Мюллер. — Не будите злобную химеру подозрительности. Мне нужны не домыслы, а доказательства.
— Доказательства? — вскричал Рольф. — Будут доказательства!
И он, не попрощавшись, бросился вон из кабинета, чуть не зашибив дверью Шольца.
— Вот так, Шольц, — сказал Мюллер, удовлетворенно откидываясь в кресле и массируя себе пальцами затылок, — глядите, как надо перекладывать свою работу на других, да чтобы они еще так на нее набрасывались.
— Гениально! — воскликнул Шольц, потирая ушибленное ухо.
* * *
Штирлиц со стоном пришел в себя. В голове у него шумело, как с перепоя, в глазах все плыло и качалось, дышать было тяжело: рот был заткнут его же собственной фуражкой. Штирлиц хотел ее вынуть и только тут почувствовал, что руки его были крепко скручены за спиной. Перед лежащим на полу Штирлицом стоял здоровенный громила и поигрывал пистолетом. От одного вида его кулаков у Штирлица так отвисла челюсть, что фуражка сама выпала у него изо рта, и он смог сказать:
— Извините, я, кажется, ошибся дверью: мне нужен профессор Плейшнер.
— Нет, фашистская морда, ты не ошибся, — ответил ему громила, доставая из портсигара Штирлица сигарету. — Твою смерть зовут профессором Плейшнером. Так что можешь помолиться своему фюреру, а я пока выкурю сигарету, последнюю в твоей поганой жизни.
— Нет, это какое-то недоразумение! — заволновался Штирлиц. Я — советский разведчик Исаев.
Плейшнер недоверчиво на него посмотрел.
— Этак всякая фашистская морда явится ко мне и скажет, что он — советский разведчик Исаев. Меня так легко не обманешь.
«А Шлаг был прав: этот кого хочешь свяжет», — думал Штирлиц, глядя, как в руке у Плейшнера догорает его последняя сигарета.
— Отпустите меня, дяденька: я действительно советский разведчик, — захныкал Штирлиц.
— Будь мужчиной, — Плейшнер отбросил окурок и взвел пистолет, — твоя песенка спета, я уже сказал, что меня так вокруг пальца не обведешь. Как звать-то тебя?
— Штирлиц.
— Что ж ты сразу-то не сказал?! — заулыбался Плейшнер, откладывая оружие. — Мне Шлаг все уши прожужжал, какой ты, дескать, герой, а ты какой-то плюгавый, оказывается: соплей зашибить можно. Что за дрянь ты на себя напялил, ей богу, убить хочется!
Через некоторое время освобожденный Штирлиц сидел в кресле и, все еще слегка заикаясь, рассказывал профессору Плейшнеру, в чем заключается его задание. А заключалось оно в следующем: Плейшнер должен был поехать в Берн, там прийти на конспиративную квартиру, если на окне не будет цветка, и передать записку от Штирлица. В этой записке говорилось и о переговорах, которые Гиммлер вел с американцами, и об аресте Кэт, и о слухах, которые распространял Шелленберг. Задание, как считал Штирлиц, было не очень трудным, особенно для такого, как Плейшнер.
— И все? — разочарованно спросил Плейшнер.
— Все.
— Ну ты даешь! Я-то думал: поезд под откос пустить или там РСХА подорвать.
— РСХА не надо подрывать, — поспешно возразил Штирлиц. — Передайте записку и все.
Плейшнер недовольно поковырял в носу.
— И еще, — добавил Штирлиц, осмелев, — если вы встретите какого-нибудь фашиста…
— Ну, это не учите, — перебил его Плейшнер, — я уж знаю, как в таких случаях поступать.
— Ни в коем случае! Вы сорвете этим всю операцию.
— А! Понимаю: скрутить и доставить к вам — это у вас, кажется, называется языком.
— Нет, не то: не трогайте вы его совсем, пусть живет.
— Как это пусть живет? Этак они все жить станут.
— Так надо, — сказал Штирлиц, умоляюще глядя на своего не в меру горячего собеседника. — Конспирация, понимаете?
— Дерьмо — эта ваша конспирация, вот что. Может мне с ними еще и здороваться надо? Ну да ладно уж, уговорили, но больше я никаких таких заданий выполнять не буду: это же просто унижает меня как мужчину: где цветы не ходить, фашистов не трогать, как в детском саду.
— И последнее, — сказал Штирлиц, доставая из кармана сигарету, — это на крайний случай. В фильтре находится ампула с ядом. Не вздумайте предлагать фашистам: это для вас.
Выйдя на улицу, Штирлиц вдохнул полную грудь весеннего воздуха и почувствовал себя счастливым. Он был рад тому, что профессор Плейшнер оказался совсем не таким, каким он его себе представлял, тому, что остались еще в Германии такие замечательные люди, а еще Штирлиц радовался просто тому, что он жив и на улице весна. Как редко ему приходилось это замечать!
* * *
Мюллер несколько раз перечитал письмо Клауса. Оно было на редкость лаконичным: всего четыре слова: «Отпустите меня в отпуск». «Ай да Штирлиц!» — почему-то подумал Мюллер. Еще не было случая, чтобы смертному удавалось так долго ускользать из его цепких лап. На Рольфа надежда была невелика. Подослать к Шлагу нового провокатора не представлялось возможным, так как пастор внезапно уехал в Швейцарию. Странно вел себя пастор, странно вел себя Клаус, а страннее всех вел себя Штирлиц: другой бы на его месте давно бы уже сбежал за границу, а этот не только не бежит, а еще и отбивает у гестапо русских радисток, будто издевается.
