Я не был готов к экзамену. Вообще он стал для меня полной неожиданностью. Я вертел в руках билет и пытался вспомнить хоть один миг подготовки, хоть одну лекцию по этому предмету, лицо преподавателя, наконец. Но в памяти растекались только обрывки фраз и формул, красочные таблицы из учебника, разводы мела на плохо вытертой доске, пальцы, перепачканные в синей пасте, и все это вместе собиралось в два вопроса:
«1. Фарнухтология. Ее место и роль в жизни современного общества;
2. Вторая (большая) теорема Денстиллета».
С первым вопросом просто: напустить туману, потрепаться, но на листок тут ничего не напишешь. Экзаменатор, скорее всего, не захочет слушать эту чушь и сразу потребует ответа на второй вопрос.
Я оглядел аудиторию. Кроме меня экзамен сдавала только одна девушка. Раньше я ее не встречал. Она наклонилась к своему листку и что-то быстро строчила. Уж она-то подготовилась. Я потянулся к ней, чтобы задать вопрос, но она не заметила, а экзаменатор сразу ожил и, встряхнувшись, спросил:
— Вы уже готовы?
Все равно уж не вспомню, что время терять. Я кивнул. Он подсел ко мне и с любопытством уставился на стенку за моей спиной.
— Современное общество немыслимо без фарнухтологии, — начал я.
— А фарнухтология без общества? — перебил он.
Его очки блеснули как клинок, выхваченный из ножен.
— Наука — неотъемлемая часть жизни общества!
«Хорошо ответил».
— Какую часть жизни общества она составляет?
«Чтоб тебя!»
— Этого не было на лекциях.
«А может и было».
— Этот вопрос я давал для домашней проработки. Впрочем, продолжайте.
«Если он будет так цепляться к каждому слову…»
— Фарнухтология…
— Достаточно, это Вы уже говорили. Второй вопрос.
«Интересно, зачел ли он мне первый?»
— Я боюсь за точность формулировки.
— Напрасно: она не зависит от Вашего ответа.
— Зато от нее зависит мой ответ.
— Но Вы же ничего не ответили!
— Да.
— Наконец-то Вы начали думать.
«Дурдом!»
— Поясните формулу Денстиллета, — попросил он, устало кладя голову на ладонь.
«А все-таки я долго держался. Он меня минут десять заваливал, а я ведь этого совсем не учил.»
— Знаете, у меня очень плохая память на формулы. Не люблю я их. Напишите мне ее — я поясню.
Девушка оторвалась от своих записей и, обернувшись ко мне, рассмеялась. Меня это возмутило.
— Неужели ты думаешь, что, вызубрив формулу Денстиллета, стала настолько умной, что можешь смеяться над другими?! — воскликнул я. — Ни одна формула не изменила тебе ни одежды, ни образа мысли, ни один лишний волос не вырос на твоей голове оттого, что ты узнала на одну формулу больше, да если бы у тебя от каждой формулы вырастал волос, то тебя можно было бы показывать в зоопарке!
Она рассмеялась еще веселее. Мое самолюбие было растоптано.
— Я приду в следующий раз, — сказал я.
— Я сегодня весь день на кафедре. Подумайте над своим вопросом, только не обрастите от этого волосами.
Я попятился к двери, цепляясь за спинки стульев. У двери я решился поднять глаза и улыбнулся девушке, я понимал, что зря нагрубил, но она была слишком увлечена перечитыванием своего листка и моя улыбка беспомощно повисла в воздухе. Чтобы ей не пропасть, я сделал вид, что улыбаюсь экзаменатору.
Что это сон, я понял, когда в холле института снова встретил девушку с экзамена.
— Тебе нужна помощь? — спросила она.
— Да, — ответил я, улыбаясь на этот раз не только в пустоту, — одолжи мне свой конспект и покажи, как пройти на кафедру фарнухтологии — я там ни разу не был.
— Покажешь ему дорогу? — спросила она у парня, который был с ней.
Только сейчас я заметил, что она не одна.
— Это денстилл двенадцать отсюда, — замялся парень, — но я могу довести и за десять денстилл.
— Но у меня нет при себе ни денстилла, — возразил я. — Вы мне снитесь, а во сне человек не носит при себе денег.
Она опять рассмеялась.
Институт был огромен и пуст. Лестницы сменялись коридорами, коридоры — дверьми.
— Обычно свои пути держат в тайне- объяснял мне мой провожатый, — но ты все равно скоро проснешься, от тебя нет смысла скрывать дорогу.
— Почему же она такая секретная? — спросил я.
— Раньше в нашем институте было много кафедр и ученых, но после того, как появилась кафедра фарнухтологии, все остальные кафедры сразу закрылись и институт опустел. Вскоре все забыли, как по нему ходить, а плана никто никогда не составлял. Теперь, если кому-то надо пройти на кафедру фарнухтологии, то он сам отыскивает себе дорогу. Два человека не ходят туда одним путем. Каждый знает в институте такие коридоры, о которых никто другой не догадывается, двери, которые никто не открывал, у каждого есть свои аудитории, в которые никто не заглядывает.
— Так значит, все аудитории, мимо которых мы проходим, твои? — спросил я.
— Нет, их тут так много, что я даже не всякую дверь открывал, кроме того, об этом коридоре могут знать и другие: когда каждый держит свой путь в секрете, то как проверить, совпадают они в чем-то или нет?
— Так значит, я тоже могу найти здесь свою аудиторию?
— Конечно.
Я открыл ближайшую дверь. За дверью был большой, светлый и пустой класс. На окнах стояли цветы, у зеленой чистой доски лежали несколько кусков мела.
— Это моя аудитория, — сказал я.
