Автомобилья поступь - [9]

На подстаканнике зубов усмешкой высмейте

Бескровную боль опухоли вечеровой.

А здесь, где по земному земно,

Где с губ проституток каплями золотого сургуча каплет злоба, –

Всем любовникам известно давно

Что над поцелуями зыблется тление гроба.

Вдоль тротуаров треплется скок-скок

Прыткой улиткой нелепо, свирепо

Поток,

Стекающий из потных бань, с задворков, с неба

По слепым кишкам водостоков вбок.

И все стремится обязательно вниз,

Таща корки милосердия и щепы построек;

Бухнет, пухнет, неловок и боек,

Поток, забывший крыши и карниз,

Не грустнейте, что становитесь хуже,

Ввинчивайте улыбку в глаза лужи.

Всякий поток, льющийся вдоль городских желобков,

Над собой, как знамя, несет запах заразного барака;

И должен по наклону, в конце концов,

Непременно упасть в клоаку.

«С севера прыгнул ветер изогнувшейся кошкой…»

С севера прыгнул ветер изогнувшейся кошкой

И пощекотал комнату усами сквозняка…

Штопором памяти откупориваю понемножку

Запыленные временем дни и века.

Радостно, что блещет на торцовом жилете

Цепочка трамвайного рельса, прободавшего мрак!

Радостно знать, что не слышат дети,

Как по шоссе времени дни рассыпают свой шаг!

Пусть далеко, по жилам рек, углубив их,

Грузы, как пища, проходят в желудок столиц;

Пусть поезд, как пестрая гусеница, делая вывих,

Объедает листья суеверий и небылиц.

Знаю: мозг-морг и помнит

Что сжег он надежды, которые мог я сложить…

Сегодня сумрак так ласково огромнит

Острое значение хрупкого жить.

Жизнь! Милая! Старушка! Владетельница покосов,

Где коса смерти мелькает ночи и дни!

Жизнь! Ты всюду расставила знаки вопросов,

На которых вешаются друзья мои.

Это ты изрыла на лице моем морщины,

Как следы могил, где юность схоронена!

Это тобой из седин мужчины

Ткань савана сплетена!

Но не страшны твои траурные монограммы,

Смерть не может косою проволоку оборвать –

Знаю, что я важная телеграмма,

Которую мир должен грядущему передать!

В складках города

«Толпа гудела, как трамвайная проволока…»

Толпа гудела, как трамвайная проволока,

И небо вогнуто, как абажур,

Луна просвечивала сквозь облако,

Как женская ножка сквозь модный ажур.

А в заплеванном сквере, среди фейерверка

Зазывов и фраз,

Экстазов и поз,

Голая женщина скорбно померкла,

Встав на скамейку, в перчатках из роз.

И толпа хихикала, в смехе разменивая

Жестокую боль и упреки, а там,

У ног, копошилась девочка ультра-сиреневая,

И слезы, как рифмы, текли по щекам.

И, когда хотела женщина доверчивая

Из грудей отвислых выжать молоко,

Кровь выступала, на теле расчерчивая

Красный узор в стиле рококо.

«Испуганная дерезня быстро бежала…»

Испуганная дерезня быстро бежала,

Спотыкалась…

Без усталости,

Город весь в черном, но слегка отрепанном,

Преследовал ее, шепча комплименты.

Она убегала расторопно,

И развевались ленты

Предрассудков вечных,

Остроконечных,

Но слегка притупленных…

Сладострастник – город влюбленно

Швырял, как фразы, автомобили,

Подкалывая тишину:

– О, если бы Вы полюбили

Треск, блеск, звук, стук минут!

Деревня потеряла свою косынку – загородный парк!

…Становилось жарко…

Из за угла

Колокола

Наносили на палитру разноцветного шума

Багровые блики звуков и знаков.

Вспыхивали лихорадочно и угрюмо

Лампочками витрины в молоке мрака.

Господин город подмигнул кошельком Фантаста

И мосты – гимнасты

Безмысленно повисли через реки. В бреду

Взъерепенилась река.

Через виадук

Шел город; шаги просчитали века.

Настиг.

  Захватил.

    Крик.

      Без сил

Подчиняется деревня ласкам насильника,

Стонет средь ельника.

Время летит, как будто она на картечи,

        На пуле…

Осень, зима, лето! Чет! Нечет!

В гуле

Уснули

Стоны уставшей страдалки. Поник

Город, снимая свой электрический воротник,

А потерянная косынка ситцевая

– (О, бедность загородного парка!) –

От солнца жаркого

    Выцвела.

И только осень – шикарная портниха –

    Лихо

Разузорит ее огнелистьями,

От пыли и грязи

Очистив.

Разве

Не подарок

Найденный парк?

..Деревня дышит устало…

Настало

Время позорных родов…

…Веснушен, большеголов

Родился ребенок. Торчали ушки.

…Он сразу запел частушки…

«Сердце от грусти кашне обвертываю…»

Сердце от грусти кашнэ обвертываю,

На душу надеваю скептическое пальто.

В столице над улицей мертвою

Бесстыдно кощунствуют авто.

В хрипах трамваев, в моторном кашле,

В торчащих вихрах небоскребных труб

Пристально слышу, как секунды-монашки

Отпевают огромный разложившийся труп.

Шипит озлобленно каждый угол,

Треск, визг, лязг во всех переходах;

Захваченный пальцами электрических пугал,

По городу тащится священный отдых.

А вверху, как икрою кетовою,

Звездами небо ровно намазано.

Протоколы жизни расследывая,

Смерть бормочет что-то бессвязно.

«В переулках шумящих мы бредим и бродим…»

В переулках шумящих мы бредим и бродим.

Перебои мотора заливают площадь.

Как по битому стеклу – душа по острым мелодиям

Своего сочинения гуляет, тощая.

Вспоминанья встают, как дрожжи; как дрожжи,

Разрыхляют душу, сбившуюся в темпе.

Судьба перочинным, заржавленным ножиком

Вырезает на сердце пошловатый штемпель.

Улыбаюсь брюнеткам, блондинкам, шатенкам,

Виртуожу негритянские фабулы.

Увы! Остановиться не на ком

Душе, которая насквозь ослабла!

Жизнь загримирована фактическими бреднями,

А, впрочем, она и без грима вылитый фавн.

Видали Вы, как фонарь на столбе повесился медленно,