Автобиография - [90]

28-го июня. Сегодня утром, по приходе в губернское правление, узнала неприятную новость: мой доктор назначен в транспорт сопровождать до Николаева триста пятьдесят человек больных. Мне это очень жаль! Прекрасный доктор и добрый человек! Лечил много больных бедных и мне давал случай быть полезной… До такой степени хочу спать, что не вижу, что и как пишу. Из губернского пошла со старушкой сердобольной в дом Орлова; там тоже больные и нет сестры За неимением своих, я и этих думаю навешать.

После обеда пришел доктор проститься со мной и с хозяевами. Я ему подарила костяную закладку в книгу, и он мне маленькую записную книжку. Я так к нему привыкла в эти пять недель и никого там не знаю. Так и раздумываю, что-то будет с моим настоящим и будущим числом боль-ньк? Так же ли аккуратно, по-немецки, будут их пользовать. В шесть часов была в больницах. Больные, русские и французы, также огорчены. Оттуда пошла я ко всенощной. Иннокентий был в алтаре. Он сегодня приехал и завтра будет служить в старом маленьком соборе; там придел Петра и Павла. Возвратясь домой, принялась за чай, и опять пришел доктор к хозяйке за обещанной книгой. При сей верной оказии я попросила его в последний раз пойти к бедной Брошевской и дать наставление насчет маленького. Они, бедные, заплакали, узнав, что их благодетель оставляет их и уезжает. Он довел меня до дому, и мы простились.

Хочется завтра послушать нашего красноречивого проповедника, но не знаю, как удастся. Жара такая, что трудно в комнате дышать… Однако Христос с тобою!

29-го июня. Милосердный Господь все делает к лучшему! Утром ходила в больницу, чтобы познакомиться с доктором: это почтенный человек, какой-то Малинин. Мы рекомендовались друг другу, и он мне объявил, что завтра все мои больные едут в транспорт, исключая одного, уже здорового, который дня через три пойдет на позицию. Итак, у меня теперь вместо больных три помощника и шестнадцать человек прислуги! Но я на это время, не оставляя совершенно губернского правления, начну ходить в другой дом. Возвратясь домой, я стала собираться к обедне, и хотя имела большое желание видеть службу Иннокентия, который должен был служить у Петра и Павла, но, по убеждению хозяина, который мне сказал, что и жары и тесноты я не вынесу в такой маленькой церкви, я решилась идти в собор. Притом у нас кучер болен, а это довольно далеко, и я не знаю где. Услыша благовест, я пошла в собор… и вообрази мое удивление! На паперти стояли дьяконы, и в ту минуту, как я подходила, вижу, едут к подъезду. Едва я взбежала на лестницу, в ту же минуту вышел из коляски архиепископ Иннокентий, и я первая получила благословение… Это мне было невыразимо приятно, и во время всей обедни, по милости Божией, я молилась с благодатными слезами. Я имею в церкви один куток, как здесь говорят, т. е. уголок, где меня почти никто не видит.

Что за странность, что после облачения часов не читали, а перед самым началом обедни пропели великопостную молитву: «Чертог твой вижду, Спасе мой, украшенным!» Я никогда не слыхала этого. По окончании он говорил проповедь о том, что нашим общим оружием должна быть молитва, и тогда победа несомненна. Я не могла хорошо слышать, была далеко, а он говорит всегда очень тихо.

Видела в церкви М. И. и В. М. Княжевич. штра они просили меня обедать, и я с удовольствием согласилась. Благодаря Бога, больных нет, и мне нужно подышать воздухом. Мария Александровна Рудзевич, узнав в церкви, что я не имею больных, сказала при Распоповой: «У вас очень легкая рука; вы должны взять еще дом». Я отвечала, что сделаю это с удовольствием.

Вскоре после обеда ко мне пришел священник, который ходил в мою больницу. Я имела поручение от Владислава Максимовича переговорить с ним. О чем? Скажу лично, если приведет Господь. (Владислав Максимович поручил мне спросить священника, выданы ли им деньги, препровожденные к протоиерею для раздачи священникам, посещающим больницы? Но, сколько помнится, тут вышло какое-то недоразумение, которое по просьбе священника я и передала Владимиру Максимовичу. И многого здесь не пишу, что вижу и слышу, потому что это касается не меня, а общего интереса… писать это не должно.

Когда я в начале дневника описывала все, что видела, слышала и сама делала, тогда брат написал, что мои письма всех интересуют и что Ан. Ал. Краевский, услыхав о них, приезжал просить в печать. Конечно, в этом было отказано. А между прочим, прочитывая, по обыкновению, Вл. Мак. письма брата, я получила замечание, чтобы не писать слишком много о беспорядках, иначе мои письма не будут доходить до родных и друзей и тем лишат их возможности знать, жива ли я и здорова. К тому же и я вспомнила, что один знакомый, служащий в почтамте, еще до отъезда моего в Крым говорил, что назначен в тайное отделение почтамта, где все письма прочитывают. Это и заставило меня замолчать о всех воровствах, видимо совершающихся у меня перед глазами. Как бедных солдатиков обвешивают, обмеривают… как они свой ужасный суп едят из оловянных чашек и без ложек, стало быть, пьют его через край… Это я видела не в моей больнице, помилуй Господь, я не потерпела бы этого! Однажды (когда у меня нарочно разломали печку, чтобы избавиться от моих взысканий) прислали тухлый вонючий суп моим страдальцам, так что, несмотря на их неприхотливость, ни один и попробовать не мог. Я тотчас взяла миску и поехала отыскивать ген. Остроградского, чтобы пожаловаться ему! А солдатиков напоила чаем с хлебом Не знаю, имела ли моя жалоба какие последствия. Тут было всякому до себя, кто не любил Бога.) Батюшка напился у меня чаю, разговорился со мною, и к разговору пришлось прочесть твои стихи: