Австралийские рассказы - [82]

Вдруг она начала задыхаться, ей было нечем дышать. Ее схватили за плечи, она почувствовала постепенное облегчение. Лео сорвал полотенце с ее лица; в голове у нее прояснилось, и его голос прозвучал совсем близко:

— Лучше стало?

Она хотела открыть глаза, но веки плотно слиплись.

— Да. Что случилось?

— Ты потеряла сознание. Упала лицом в воду. Ничего, старушка, самое худшее позади.

Позади? По-прежнему все вокруг ревело, и сквозь закрытые веки она видела ослепительный огонь. То и дело с треском валились деревья, и потоки горячего воздуха обжигали кожу.

— Худшее позади, — повторил он. — Огонь уже идет понизу. Подбирает остатки. Нам чертовски повезло с этой ямой. В другом месте мы бы изжарились.

Добрый он, заботливый, но какой-то далекий, и голос напряженный, до неузнаваемости сухой. Нам удалось выжить, казалось говорил он, но с этим шутить нельзя, это не должно повториться.

Она все еще жила в своем отдельном мире. Сидела сгорбившись в воде и затекшими пальцами старалась приподнять веки на распухших глазах. До них было больно дотронуться, как будто их присыпали толченым стеклом. Во рту противный вкус газа, а воздух, который она вдохнула, пахнет золой. Она дрожала, хотя вода была теплая.

— Тебе холодно? — сказал он.

Она неуверенно засмеялась.

— Нет. Это просто нервы. Я чувствую… Я чувствую… Не знаю, что я чувствую.

— Сними эти мокрые тряпки, — сказал он отрывисто. — Брось их. Тут в мешке твои брюки и джемпер, они сухие.

Им овладело безумное желание скорее убраться отсюда, уйти куда угодно — лишь бы прочь из этого спаленного края, где живыми кажутся только угли, каскадами сыплющиеся с тлеющих стволов. В шести милях отсюда, у подножья горы, ферма Куиннов, ее окружают выгоны, расчищенные на болотах, — они, наверное, преградили путь огню. Около фермы проходит шоссе, там, может быть, удастся сесть на легковую машину или хотя бы на грузовик. Налитые кровью глаза Лео были широко открыты и не закрывались; на закопченном лице они походили на язвы. Он машинально взял сухую одежду с плоского камня и принялся ее перебирать.

— Как только придешь в себя, пойдем, — сказал он. — В этой груде золы ни до чего хорошего не досидишься. Домика во всяком случае нет. Наверное, даже куска железа не осталось. Выбрось все что можно из своего мешка, я потащу оба.

— Я сама могу.

— Не спорь. Давай сюда.

Опять этот раздраженный тон, как будто заговорили истерзанные нервы. Спотыкаясь, почти не разговаривая, они побрели по почерневшим склонам, перелезая через вырванные с корнем деревья, обходя горящие, похожие на огненные столбы. От тропы почти не осталось следов: сухие сучья, листья — огонь слизал все; земля дымилась. Вдоль ручья валялись обугленные птицы и звери, в воде вверх брюхом плавала рыба.

До самого горизонта простирался этот опустошенный край, зловеще освещенный рдеющими углями. Дом Куиннов уцелел, и в тусклом свете на фоне окружающей черноты полоска расчищенного выгона и сад сияли какой-то райской зеленью. Вдоль дороги стояло несколько грузовиков и легковой автомобиль, рядом на скамейке молча сидели человек шесть лесорубов, и полная добродушная женщина в синем капала им что-то в глаза. Опаленные головы, черные от копоти лица делали их похожими на трупы, прислоненные к стене. Они не отвечали на жизнерадостное подшучиванье женщины — они были слишком измучены. Женщина, обернувшись, удивленно уставилась на две почерневшие фигуры, которые, еле перебирая ногами, подошли к дому и сбросили рюкзаки на крыльцо.

— Святые угодники, где ж они прятались, когда тут полыхало, как в аду! В землю зарылись, что ли, как вомбаты?.. А это вроде бы девушка!

В мгновенье ока она принялась хлопотать, бросилась готовить еду, зажгла в столовой керосиновую лампу, попросила другую пожилую женщину постелить свежее белье на две кровати. Ее простое гостеприимство освещало каждый уголок тихого дома.

— Бедняжка ты моя, — сказал она, настойчиво приглашая девушку войти. — Представляю, что вы пережили! Сейчас мы вас покормим и сразу уложим в постель.

Но стремление выбраться отсюда было у девушки сильнее, чем желание есть и спать. Пусть никто ее не опекает, не пристает с вопросами; ей свернуться бы калачиком где-нибудь в темноте, где нет горящих глаз. Она узнала, что один из грузовиков едет обратно в город; напрягая всю свою волю, она заставила себя вскарабкаться на него; за ней юноша, собрав остатки сил, забросил рюкзаки в машину, влез сам и растянулся ничком на дне.

Им не о чем было говорить. Как будто огонь иссушил не только источник, дававший жизнь словам, но и спалил все хрупкие нити чувства и близости, которые их связывали. Где теперь были зеленые тайники души, в которых нежность расцветала, подобно окропленным росой цветам? Исчезли, погублены, погребены под осевшим серым пеплом. Они лежали рядом вытянувшись, в полузабытьи, их мысли были затуманены, а тела бесчувственны, как деревяшки. Грохот грузовика, спускающегося по горной дороге, зарево над несметными еще тлеющими деревьями, освещающее изуродованные склоны, запах древесной золы, разносимой ветром, и — где бы они ни остановились — потрясенные голоса и приглушенные обрывки разговоров о сгоревших лесопильнях, об испепеленных фермах, о тех, кто задохнулся в землянках, и о тех, кому удалось спастись.