Австралийские рассказы - [81]

Но лес уже не был дружелюбным. За каких-нибудь два часа он изменился, стал враждебным. Сочная зелень пожухла, стала сухой И хрупкой, как будто подлаживалась к огненной буре, несшейся сюда с выжженных равнин. Покорно поникли громадные серые деревья, бесчисленные слабые звуки слились в неумолчное бормотание, обращенное к ней: «Попалась, милая, попалась. Ну-ка попробуй отсюда выбраться».

Что это, голос невидимых насекомых или Лилы? Ей казалось, стоит повернуться — и она увидит Лилу, сидящую рядом.

Постепенно бормотание перешло в рев. Мохнатая крона огромного дерева на середине склона вспыхнула, точно газовая горелка, зажженная незримой рукой. Девушка, как зачарованная, следила за огнем, ничему не удивляясь: в кошмарном сне, в который она попала, могло случиться все что угодно. Это была свеча, пламя которой струилось в небо; это был красный цветок на длинном белом стебле. Вот забушевала пламенем еще одна верхушка, футов на двести ближе, и еще одна. Повсюду во мгле летали огненные метеоры; горели не только деревья, — горел воздух. Но самый страшный огонь надвигался сзади; ревущей стеной он пробирался через верхушки деревьев, высылая вперед полыхающие языки.

— Не открывай глаз, — закричал далекий голос. — Приближается.

— Пока терпеть можно.

— Не разговаривай. Не отнимай полотенце ото рта.

Он беспрестанно погружал котелок в ручей и неистово поливал ее и себя. Она машинально повторяла его движения, хотя ее охватила странная апатия и ей трудно было поднимать руку. Жар жег глаза через закрытые веки; только усилием воли она удерживалась, чтобы не сорвать с лица мокрое полотенце.

А где-то внутри нее шла другая борьба, такая же отчаянная, как борьба за жизнь. Надо было защитить воспоминание об этих трех днях, которые, несмотря на все преграды, им удалось вырвать для себя из хаоса жизни. Они свернулись клубочком где-то глубоко-глубоко в прохладных зеленых тайниках ее души — эти три дня, готовые всплыть в памяти по первому ее зову. Побег из дому, поездка в поезде до Уолхаллы, песни, которые они распевали, когда остались одни в вагоне, буйная радость — они наконец вдали от этого надоевшего мира, из которого долгое лето высосало все соки. А потом первые звуки журчащей воды, ее шелковистая мягкость на коже, ночи, проведенные под пологом леса, пробуждение во мгле, руки, ищущие друг друга в темноте.

— Это ты, любимая?

— Глупенький! Ну а кто же?

— Кто-нибудь из ребят… Ты прелесть. Дот. Мне до последней минуты не верилось, что ты все устроишь.

Как же сохранить эти воспоминания свежими, когда на них надвигается огненный ад? Они, как зеленые листочки, съежились, свернулись, теряя жизнь. Она сидела скорчившись в ручье, набирая воду в котелок и выплескивая ее на голову Лео, на свою. Но вода уже не охлаждала кожу, а жгла так же, как горящий воздух. Она подумала: «Скоро вода закипит, как в кастрюле на плите, и вокруг поднимутся пузыри и пар. Если огонь идет поверху, мы пропали».

Конечно пожар шел поверху. И она ясно представила себе весь кран: почерневшая земля, окутанная дымом; на выгонах овцы, сгоревшие у проволочных оград, к которым они в панике прижались; ослепшие птицы, бессильно падающие вниз; пылающие фермы; лесорубы, захваченные врасплох в своих землянках; и северный ветер, пьяный всадник небес, в безумной ярости гонит перед собой языки пламени, плетью сгоняет их из сотен разных мест, заставляет прыгать через ущелья в милю шириной и наконец приподнимает над землей, и они наперегонки мчатся вперед по вершинам деревьев.

Вверху и вокруг ревело пламя. Даже через закрытые веки и полотенце она чувствовала его слепящий жар, но всякое ощущение времени и места было потеряно, и тело стало маленьким и легким, как былинка. Всепожирающий огонь мог бы без труда подхватить его и унести с собой. Она куда-то уплывала, в туманные глубины пространства, в ушах раздавался гневный голос, он преследовал ее повсюду, куда бы ее ни унесло. То это было гудение мстительных звуков, то оно рассыпалось в слова — такие же, какие терзали ее в тревожных снах детства. Вдруг на какое-то мгновение ей показалось, что она спокойно сидит на жесткой скамье около матери, ноги не достают до пола, и она со страхом глядит на лицо с белой бородкой, похожее на лицо какого-то старого пророка с картинки в библии. Бесцветные глаза сверкают беспощадным огнем, на руках, ухватившихся за кафедру, выступили узловатые вены.

— Грехи ваши найдут вас. Вам не спрятаться от всевидящего ока, дорогие друзья, где бы вы ни были. Оно и сейчас устремлено на вас; вы будете чувствовать его всю вечность.

Вечность! Девочку несет куда-то в сторону от матери в серую пустоту, она стоит в страшном одиночестве, ничем не прикрытая, в руке зажат шиллинг, взятый со стола в кухне, — монета то разрастается у нее в ладони так, что ее Трудно удержать, то сжимается в уголек. Ее обступили обвинители, но их не видно, только сверкают их глаза. Так хочется выкрикнуть, что ей самой не нужен был этот шиллинг, она хотела что-нибудь купить в подарок Лиле ко дню рождения, но слова ее тонут в реве мириадов глоток. А потом вдруг наступает тишина, и звучит только холодный голосок Лилы, далекий, но безжалостный. Лила опять повторяет: «Ты лгунья, ты всегда стараешься впутать в свои дела других, ты всегда думаешь только о себе».