Австралийские рассказы - [24]

После этой молитвы, которая во все века христианства была голосом всех верующих, он зашептал:

Добрый боженька Иисус,

Посмотри, как я молюсь…

Сонный голосок его стал прерываться:

— Господи, благослови папу, маму, сестричку, сэра Джона Фрэнинга в пути, и леди Фрэнинг, и всех любимых друзей…

Кудри, отягченные сном, упали на ослабевшие ручки, и детский лепет смолк.

Отец нагнулся и взял мальчика на руки, но тут Хэмптон, которому не давало покоя любопытство, громко спросил:

— А где же твоя молитва, малыш?

Ребенок встрепенулся, потер кулачками глаза и пробормотал:

— О, я забыл. Сейчас скажу, папа!

Он опять соскользнул на пол и, став в молитвенную позу, прошептал с особым благоговением, отчего слова его зазвучали еще страшнее:

— Господи, прокляни Джона Прайса!

Это еще вопрос, кто был больше изощрен в жестокости — Джон Прайс или кое-кто из каторжников, которых выпестовал Джон Прайс!

Когда доктор Хэмптон стал губернатором Западной Австралии, он говаривал, что и сам никогда не видел и от других не слышал, чтобы Джон Прайс дрогнул, если не считать двух случаев. Первый раз это случилось на Тасмании, о чем мы еще расскажем когда-нибудь. Второй случай произошел в описываемый вечер.

Отец содрогнулся, услышав проклятие, произнесенное невинным малюткой. Лунный свет не был единственной причиной бледности его лица.

— Дэнни… научил… тебя сказать… так? — спросил он у мальчика.

Но, прислонив головку к его коленям, ребенок уже спал. Отец поднял его и внес в дом. Положив малыша в кроватку, он помедлил, не решаясь прикоснуться к устам, которые так больно ужалили его, затем, склонившись, он поцеловал их алый изгиб и ямочки по краям.

Ребенок, чуть приоткрыв глаза, зашевелился и нежно пробормотал:

— Папочка!

— Как вы намерены поступить с заключенным, который подучил малыша сказать это? — спросил Хэмптон, когда комендант снова вышел на веранду.

— Ждать!

— Почему?

— Потому что я не могу наказать мерзавца без очной ставки с ребенком. А это привлечет внимание мальчика к… этим словам, и он их запомнит. Но если не возвращаться к этому, все быстро изгладится у него из памяти. Кроме того…

— Да?

— Показать заключенному, что он… — Прайс опять замолчал.

— Что он оскорбил вас? — подсказал Хэмптон с мягким злорадством, царапнув исподтишка, словно кошка, что было в его характере.

— Да, если угодно, сэр! — Джон Прайс был вынужден напомнить себе, что доктор не только старше чином, но и гость в его доме. — Если я дам ему понять, что он, как вы выразились, оскорбил меня, то все слуги в доме пожелают сыграть со мной подобную шутку. У вас, доктор, такой опыт обращения с преступниками, — разве вы не знаете, что только промолчав можно пресечь в корне те их выходки, которые прямо не запрещены уставом? И что наказание в их глазах придает делу важность?

Как администратор в самом широком смысле этого слова, вполне заслуживший панегирик мистера Гладстона, назвавшего его «человеком, достойным занимать самые ответственные посты, связанные с поддержанием порядка на каторге», Хэмптон привык смотреть на Джона Прайса сверху вниз; однако, когда речь шла о конкретных случаях, он считался с мнением гражданского коменданта. Он так и сказал теперь, а потом спросил — не из боязни, что Прайс вдруг проявит необычайное для него великодушие, а просто желая узнать, каким же способом он собирается наказать каторжника, изобретшего столь дьявольскую шутку: не собирается ли Прайс оставить это дело без последствий?

— Я сказал, что буду ждать, — ответил Прайс.

Тот, кто ждет, не просчитается.

Дэниел Данкен, осужденный за «Вестморленд», был одним из четырех заключенных, которых по Милости Властей комендант имел право использовать для домашних услуг. Его взял к себе еще прежний комендант, и Прайс продолжал держать его при вилле, поджидая, пока появится более достойный снисхождения человек, то есть, на языке Системы, человек, который приносил бы больше пользы в хозяйстве.

К несчастью для Дэнни, такой человек не замедлил привлечь к себе августейшее внимание коменданта. Некий субъект, который в проницательных глазах властителей Зла был столь презренным существом, что они наградили его всего-навсего семью годами заключения на лоне прекрасной природы острова Норфолк, проявил большие способности к декоративному садоводству. Он предложил два или три изумительных новшества, долженствовавших украсить вид из окон виллы, и поскольку Система всегда стремилась усовершенствовать природу, ему предстояло позолотить благородное золото; а именно — укротить буйную роскошь сосновых полян и ароматных зарослей, дабы привести их в порядок, столь любимый тюремным начальством.

Порядок — великолепная вещь, поэтому Дэниелю Данкену, этому воплощению пороков, над которым Система произвела неисчислимые опыты с целью привить ему чувство порядка, — следовало бы оценить мотив, по которому мистер Прайс собирался заменить его другим заключенным. Но даже безупречная система воспитания моральных качеств, составлявшая суть института каторжных работ, не смогла истребить в душе Данкена эгоистических наклонностей, посеянных в ней менее благочестивой обстановкой его юности. Вместо того чтобы, так сказать, пойти навстречу желанию мистера Прайса и приветствовать свое водворение в тюремную камеру, дающую прекраснейшую возможность поразмыслить на досуге, что необходимо для воспитания хорошего характера, он вознегодовал. И, вознегодовав, заставил невинного ребенка — сынишку коменданта — осквернить свои уста проклятиями. Действовать таким образом было явным неблагоразумием со стороны Дэнни, но когда и где со времен Эдема были желчные сыны Адама благоразумны?