Австралийские рассказы - [22]

Особенно Кранч был добр с Тэппином и Гучом (который уже получил свои «двадцать пять» и теперь работал, несмотря на исполосованную и посоленную спину). Они были первыми в упряжке из двадцати пар, и если бы не Кранч, немало ударов громадной плети погонщика пришлось бы на их долю.

— Эй, погонщик, — сочувственно сказал Кранч, — смотри, не очень-то налегай на Гуча. Он еще не оправился. А его милость — новичок, к кнуту его надо приучать постепенно.

Возможно, Тэппину удалось пережить этот день только благодаря «человеколюбию» Кранча. Испытай он повседневную жизнь этой партии во всей ее полноте, он бросился бы под тяжелую вагонетку, и колеса растерзали бы его в клочья. И он не был бы первым, для кого вагонетка, изобретенная Системой, оказалась бы истинной колесницей Джагернаута.

Обычные для невольников истязания были в тот день облегчены, и все-таки Тэппин, который на заре, когда его впрягали в вагонетку, был еще человеком, на закате едва дополз до двора барака, превратившись в животное, обезумевшее до отчаянья.

Он жадно лакал мутноватую воду, которую в этом заведении называли пайковым супом, когда тюремщик объявил, что его желает видеть священник Тэйлор.

— Вот черт, — заорал Гуч, — представьте, «кругач» — пасторский любимчик!

Тонкий юмор этого замечания развеселил всех присутствующих. Тюремщики, подавальщики, каторжники — все взревели от смеха.

— Я вам покажу, какой я любимчик! — крикнул Тэппин, поднимаясь, и, бряцая цепями, побрел к воротам, где рядом с начальником тюрьмы стоял священник Тэйлор.

Тэппин поднял руку, чтобы приветствовать начальника? Нет! Чтобы ударить по лицу священника Тэйлора.

Вот до чего довела англичанина, бывшего мэра, плеть Исправительной Системы ее величества!

— Я очень сожалею о вашем поступке, Тэппин, — кротко произнес священник Тэйлор несколько минут спустя, когда в комнату, куда он удалился, чтобы вымыть лицо, ввели потерявшего рассудок беднягу, на которого уже успели надеть наручники. — Очень жаль.

— Будь проклята ваша жалость! — завопил Тэппин. — Будь проклято ваше сочувствие! Будьте вы прокляты! Будь проклят… — вдруг тон его изменился. — Нет, — сказал он, — я подожду проклинать бога — пока. Если вы, мистер Тэйлор, заберете меня из барака Д до отбоя, я извинюсь, сэр, извинюсь перед вами и не прокляну создателя, сэр. О, пожалуйста, мистер Тэйлор, умоляю вас, сэр!

— Я пришел к вам, Тэппин, чтобы сказать: не теряйте мужества, по крайней мере до завтра. Я уже был у коменданта, он не хочет вмешиваться в распоряжения главного надзирателя; но завтра Лонгридж посетят жены офицеров, одна из них совсем недавно приехала из Англии. Я буду просить ее повлиять на коменданта и главного надзирателя, чтобы вас перевели из партии Д. Английская леди никогда не допустит, чтобы в ее коляску впрягли такого человека, как вы; и я не сомневаюсь, что мистер Скрэг удовлетворит ее просьбу.

Преподобный мистер Тэйлор очень мало знал даму, о которой упомянул, некую миссис Броунинг. Будь он с ней знаком покороче, он бы не отважился предсказывать, как она отнесется к предложению прокатиться в экипаже, запряженном людьми. По правде говоря, эта дама уже однажды пользовалась такой запряжкой и теперь с особым удовольствием думала о предстоящей назавтра поездке.

— Я подожду, сэр, — ответил Тэппин, смирившись, — если «Круг» позволит, я подожду день-два, прежде чем…

— Прежде чем? — с надеждой спросил священник.

— Прежде чем окончательно отдамся в руки дьявола! — ответил бывший мэр, задохнувшись от рыданий.

Возвращаясь домой, священник Тэйлор нагнал отца Макиндоу — самого лучшего и тощего из всех патеров.

В дальнейшем отец Макиндоу приобрел уважение и любовь значительной части населения в Сиднее; но никто из верных дочерей и сыновей католической церкви не любил его так, как стойкий хранитель англиканской веры, пастор Тэйлор.

Они были очень разные люди, но в двух вопросах они сходились безусловно: оба от всей души ненавидели Систему и от всей души жалели жертвы этой Системы.

— Есть новости, брат мой? — спросил протестант, беря католика под руку.

— Нет, ничего нового, вот только опять восторжествовала Система, — ответил отец Макиндоу.

— Над телом или над душой?

— На этот раз над телом: старик Кэлли, подносчик кирпича, упал с лесов и сломал ногу.

— У меня хуже. Гибнет душа! — сказал священник англиканской церкви.

Джон Прайс и стальной прут

Перевод В. Маянц

Морской ветерок чуть колыхал гигантские араукарии, посаженные перед виллой коменданта еще полковником Фово, извлекая из их вершин один-два аккорда музыки, накопленной в них безмятежными веками, В бледном свете южной луны сверкали скалистые отроги горы Питта, одиноко царившей в вышине; по синей глади океана раскинулся широкий веер перламутровых бликов. Это был один из тех вечеров, о которых с восторгом вздыхают поэты и в далеких отсюда землях молчаливой розе рассказывает соловей; это был один из тех вечеров, которые в этих недавно открытых землях доставляли истинное наслаждение Джону Прайсу.

Рожденный властвовать, познавший неприглядные стороны человеческой натуры так глубоко, как это (к превеликой печали злых духов) удалось лишь немногим, посетившим здешние края, он обладал способностью наслаждаться всякой зримой красотой. Когда он глядел на роскошный пейзаж, или на хорошо сложенного мужчину, будь то каторжник или свободный, или на красивую женщину, он подчас забывал вставить монокль, и ледяной взгляд прозрачных сероватых глаз терял страшное свойство пронизывать насквозь, в чем и заключался основной источник власти коменданта над заключенными и новичками-тюремщиками. Когда же из одного глаза Джона Прайса исчезал холодный стеклянный диск, а другой утрачивал металлическую пронзительность — тогда Джон Прайс переставал быть самим собой.