Австралийские рассказы - [134]

Она посмотрела в сторону клумбы и с некоторым смущением приложила палец к губам.

— Это просто… невинная выдумка. Гансу не следовало так поступать. Но его здесь больше нет, и хочется, чтобы клумба осталась как есть, правда?

— Она засажена великолепно, миссис Камерон, — с профессиональной уверенностью и с большим энтузиазмом заметил я. — И время рассчитано абсолютно точно. Середина зацветет, как раз когда алиссум распустится.

— Значит, вы не тронете клумбу. Я скажу мистеру Камерону, что просила вас об этом.

— Благодарю вас, миссис Камерон, в таком случае я не дотронусь до нее.

По-видимому, она прочла на моем лице, как я восхищаюсь ее храбростью, и поняла, что я знаю многое, потому что вдруг опустила глаза и поспешно ушла. Я исподтишка наблюдал, как она ходила по саду, сорвала несколько цветов, остановилась на минуту-другую у роковой клумбы — и скрылась в доме. Больше я ее не видел.

Да и миссис Бригс почти не показывалась. Я думал, что, может быть, узнаю подробности за обедом, но так как миссис Камерон была дома, решил поесть на ящике у южной стены гаража. Однако миссис Бригс успела бросить мне только несколько торопливых слов, когда я относил чайник на кухню. Она сказала, что в доме, «кажется, дело подошло к развязке».

— Она мне не все говорит, садовник, но позавчера вечером я слышала, как она грозилась уйти из дому, если он не сделает так, чтобы Маргарэт вернулась. А он только смеялся над ней. Он знает, что у нее нет ни гроша. Я стояла в передней и слушала. «Вы пугаете меня, Барбара!» — сказал он и сейчас же включил приемник на полную силу… А она рыдала на диване. Сейчас здесь настоящий морг. Только при Маргарэт еще можно было жить с ним под одной крышей. Смотрите не проговоритесь, когда встретитесь с ним.

— Обо мне не беспокойтесь, миссис Бригс.

Я уже рассказал ей о просьбе миссис Камерон не перекапывать клумбу.

— Все равно после той среды меня здесь, наверное, уже не будет.

Она тревожно посмотрела на меня.

— Да, тут сомневаться не приходится. Этот человек не любит, чтобы ему перечили.

— Я не миссис Камерон.

— Бедная женщина! Ужас, что будет сегодня вечером, когда он вернется. Он пойдет взглянуть на клумбу, перед тем как войти в дом. Я не думала, что она посмеет сделать это, но ей уже пора постоять за себя. Вам, пожалуй, лучше уйти. Она в гостиной.

Всю остальную часть дня клумба притягивала меня, как магнит. Работа моя была в другом конце сада. Но время от времени я подходил к клумбе, просто чтобы посмотреть, — такую радость мне это доставляло! Меня взволновало то, что миссис Камерон оказалась настоящей женщиной, увидевшей в этой клумбе нечто драгоценное и прекрасное. Маргарэт была ее дочерью, и хотя девушку, по-видимому, увлечение Ганса лишь забавляло, — ее мать, да благословит ее бог, не хотела допустить, чтобы, его чувство зарыли в землю, как дохлую кошку. Я не сомневался, что после моего ухода миссис Камерон спустится в сад и все время до возвращения мужа проведет у клумбы, снова, как сегодня утром, любуясь ею, погрузившись в мечты и наделяя ее поэзией и красками, которых сама была лишена в этом доме, где правит деспот.

И я тоже был одержим мечтой, хотя по возрасту мне это уже не пристало. Какое-то колдовство витало над садом, и по мере того как время шло, мной все больше и больше овладевали мечты; начавшись с очаровательных фантазий, они приобрели трагическую окраску. Все умирает в конце концов, и я видел перед собой послание Ганса не только таким, как в тот день, но и каким оно будет завтра, если Камерон пощадит его, и послезавтра, и до тех пор, пока не выгорит дотла.

Ганс, конечно, знал, что его любовь к Маргарэт была совершенно безнадежной, и в моем мозгу вновь и вновь звучали строки из Томаса Карлейля — прощальные слова Людовика XV, обращенные к Марии-Антуанетте: «Тебя, светлая душа, я никогда, никогда не увижу — во веки веков».

О чем другом мог думать Ганс, когда он писал свое живое послание? Я представлял себе его юное серьезное лицо, склоненное над податливой землей, его умные быстрые пальцы.

И вот теперь, когда нет Ганса и нет Маргарэт, тихий сад полон их присутствием, и с каждым днем символ любви будет расти, расти. Хрупкие растения окрепнут, распустятся, заполнят промежутки между буквами. И когда имя как будто исчезнет, что-то другое займет его место. И послание не утратит своей выразительности. Оно воплотится в краски; нежные, светлые оттенки цветов, которые я хорошо знаю, будут выделяться на темно-сиреневом фоне алиссума.

И для того, кто знает, надпись «Тебе, Маргарэт» останется неизменной. А потом, когда придут знойные летние ветры и обессилевшие цветы с каждым ливнем станут все ниже и ниже пригибаться к земле, голос Ганса все еще будет звучать…

Я не стал перекапывать клумбу. Но вечером, уходя из сада, долго смотрел на нее, зная, что это прощальный взгляд.

В следующую среду ничего не осталось. И хотя я ждал этого, но когда, стоя на дорожке, я увидел в рамке алиссума обнаженную землю, я испытал нечто большее, чем разочарование. Клумба казалась не просто опустошенной, а поруганной, в ней звучал вызов. Я представил себе, как Камерон, наблюдая за мной из дома, мысленно твердит: «Вот тебе — получай!»