Аврора и Сократ - [21]

— Пожалуй, вы правы, — согласилась Лужица и вылезла из вагона, а железнодорожник вытащил из него Сократа и отдал ей.

— Му! — промычал Сократ и вознамерился залезть в вагон снова, но тут Аврора сказала:

— Сейчас мы поедем домой и там поедим.

Сократ постоял немного, по-видимому размышляя. Он уже проголодался и решил, что домой всё-таки поехать стоит, пусть даже он корова.

Папина бабушка сидела на большом чемодане и ужасно волновалась, ожидая их. Её очередь на такси давно прошла, а она по-прежнему не двигалась с места. Она уже подумывала о том, чтобы как-нибудь дотащить тяжёлый чемодан до станции и начать искать их или обратиться к начальнику вокзала и попросить его сделать объявление по радио о пропаже Авроры, Сократа и Лужицы.

Но она всё-таки решила подождать их немного ещё, и тут они появились все трое.

— Где вы были? — спросила папина бабушка.

— Мы ездили на поезде, — объяснила Лужица. Больше она ничего не сказала, ей как-то не хотелось рассказывать, как они играли в коров, и хотя Сократ время от времени произносил «му», папина бабушка так и не догадалась, во что же они играли. Люди ли, коровы ли, вся четвёрка очень обрадовалась, когда попала наконец в свою квартиру в Тириллтопене. А Аврора твёрдо решила, что она никогда больше не пойдёт на железнодорожную станцию, если папа или мама не будут при этом присматривать за Сократом и Лужицей.

Шёпот из газетной прорези

В квартире, как считал Сократ, происходило что-то непонятное. В спальной комнате теперь ночевали не папа с мамой, а папина бабушка и Лужица. А в комнате у Авроры появились какие-то новые кровати с выдвижными ящиками, и на одной из них теперь ночевала мама.

По утрам, когда мама уезжала на работу, Сократа одевали и кормили папина бабушка с Лужицей, а папа куда-то пропал. Хорошо ещё, что Сократ их знал. Хотя ему не нравилось, что они выполняли папину работу. Он даже становился на четвереньки и проверял под стульями и кроватями, не скрывается ли папа где-нибудь под ними.

А ещё хорошо, что в квартире оставалась Аврора, когда, конечно, она не уходила на улицу и не играла там с Нюсси. Мамы тоже подолгу не было, сначала она пропадала на работе, а когда на короткое время забегала домой, то вела себя очень странно. Она суетилась, сунув под мышку круг колбасы, на кухне и поспешно собирала в пакеты яйца, масло, хлеб и кофе, будто играла в какого-то воришку, отчего большого вреда не было, потому что воришка крал только у себя. После этого она уходила, а папина бабушка в прихожей останавливала её и говорила:

— Скажи ему, чтобы он не сидел на одном месте подолгу и не мёрз. Он же захватил с собой вязаный пуловер?

— Хорошо, — говорила мама. — Я ему это передам.

И она уходила. Хорошо, что дома оставалась Аврора, потому что от кого ещё папина бабушка с Лужицей могли узнать, как следует обходиться с Сократом по вечерам. Легко сказать, что его следовало купать, кормить и укладывать спать. В первый вечер, когда они его перед сном купали, Сократ кричал так, что его слышали на всех тринадцати этажах их корпуса.

Авроре тогда пришлось объяснять, как обходился папа с Сократом по вечерам.

Папа говорил сначала:

— Сократик, я наливаю ванную.

Это было для Сократа сигналом. Он тут же залезал под садовую скамейку. Проверив температуру воды рукой, папа становился на четвереньки и пел походный марш туриста: «Тра-та-та-та-та-та-та! Тра-та-та-та-та-та-та-та! Тра-та-та-та-та-та-та! Тра-та-та-та-та-та-та-та! Тра-та-та-та-та-та-та! Тра-та-та-та-та-та-та-та!» И в то время как он пел, он продвигался на четвереньках и искал Сократа, заглядывая и в спальную, и в кухню, и в гостиную, хотя отлично знал, где Сократик прячется. Когда же он приближался к садовой скамейке, он исполнял свой марш всё громче и громче, и это было так захватывающе, что Сократ визжал от удовольствия и напряжения, а папа наконец говорил:

— Нет, этого не может быть! Так ты здесь?

И тогда он совершал торжественный марш медвежонка, обходя на четвереньках по кругу гостиную, и Сократ добровольно вылезал из-под садовой скамейки, карабкался папе на спину и въезжал на нём в ванную комнату. А там уж он раздевался. Это тоже была удивительная процедура, и происходила она всегда по однажды заведённому распорядку.

Сначала папа снимал с него пуловер, а Сократ нажимал своим пальцем на папин нос, после папа снимал с него штанишки, и Сократ совершал гимнастические упражнения на папином колене, вытягивая ножки в воздух и почёсывая кончик своего носа одной из ножек.

Само купание тоже происходило согласно строгим правилам. Сначала папа мыл волосы Сократа, который откидывал голову назад, в то время как папа пел для него одну совершенно особую песню, которую сочинил однажды, когда младенец запаниковал оттого, что в уши ему попала вода. Песня звучала так: «“Бэ, бэ, бэ”, — сказал ягнёнок. “Бэ, бэ, бэ”, — сказал баран, папа ягнёнка. “Му, му, му”, — сказал телёнок. “Му, му, му”, — сказал бык, папа телёнка».

После этого оставалось помыть у Сократа всё остальное, провести его пару раз через воду, как рыбку, и позволить поиграть одному с корабликом. Под конец папа вынимал его из воды, заворачивал в большое полотенце, вытирая им каждый его пальчик отдельно и желательно рассказывая о каждом пальчике маленькую историю.