Август в Императориуме - [85]
Все хохотали, а один молодой жизнерадостный прошляк, Барбулия Пак Чжонхи, и вовсе давился от смеха и всё переспрашивал:
— Так значит, как индюк…
— Совершенный индюк, — с серьёзной миной констатировал Пончо, и тут же живо изобразил, — бурлю-бурлю-бурлю-бурлю-бурлю!
— А… она-то как же?
— А она привычно так вздыхает и говорит с досадой: «Ну вот, опять нашел себе какую-то уродину… Такой вечер испортил!»
Незаметно на столах появилось «Тройное оресфейское» — поди, слуга из погребов Лактанция доставил, — и закуска, явно детсадовская, потому что всё было мелко нарезано, а то и перетерто в кашицу. Впрочем, это никого не смущало, и сидели, задёрнув шторы, совсем неплохо, причем Пончо, Шизаяц, Алаверды с его репликами, Барбулия и ещё пара языкастых устроили, не отрываясь от едопития, нон-стоп историй, анекдотов и словоигрищ, так что гомон и гогот не затихали ни на минуту. Рамон изредка вставлял слово, но больше расслабленно пил и столь же расслабленно слушал — постепенно происходящее отдалилось от него и ритмично прорастало в светлое поле сознания отдельными сучковатыми ветками:
— Дырка в сыре не то же самое, что сырка в дыре!
— Диалектика материи и пустоты, хо-хо!
— Привет, кожедуб!
— Почему это я кожедуб?
— А ты докажи, что ты не кожедуб или, на худой конец, не можжевел!
— Мамой клянусь, лампочка была в шестнадцать ильичей…
— Больной, как тумба, всюду прикроватен…
— Господин Бон-Лимон? Прошу. Прозетрим просмаквать фильмац!
— Пупсы бывают двух видов — простые и электронные.
— Да-да, простые и очень простые.
— Сорок тысяч бензовозов без Андрила безандрило…
— Я шина зимняя! Нет, Зина шимняя!
— Мечи заворожённые мечи!
— От свечи Ильича занялась чесуча!
— Не занялась, а завелась…
— Нет, всё-таки ты настоящий кожедуб!
Звучала, конечно, и настоящая лирическая поэтобатика — так, заезжий эксунквийский словодел Пуркуапад, маленький живоглазый седой человечек с подвижными чертами, говоривший всегда порциями, за которыми наступало долгое молчание, расщедрился-таки на личное:
— А у нас в Экс Ункве я один мирую-словодельствую. Называется «Пролюбофь». Слушайте.
В конце концов начинающий румяный словопрыга Бардзо Вохминский вскочил на соседний крикнувший всеми своими деревянными костями столик и срывающимся голосом отважно продекламировал:
— Тип-тип-тирип, типунчик, типачок! Что развзнуздал, герой, свои рогнеды?!
— Вот именно! — на правах хозяина встал с ответным тостом Шизаяц. — Не просто какой-то заурядный тип, а въедливый типунчик, а в пределе — легендарный Типачок!
И объяснил, что они с Алаверды ровно полторы минуты назад дозрели до трансфигурации в легендарную древнюю парочку поэтобатов, промышлявшую на столь же древних больших дорогах и отчаянно любившую мёд. Во всяком случае, отметил Шизаяц, у них уже отлично получаются фирменные ходилки-трынделки Пунни-Виха и Типачка, в доказательство чему немедленно был устроен замечательный, на взгляд всей честной компании, парад здоровья: поэтобаты вскрыли медицинскую комнату, извлекли из неё, по их словам, ровно 911 упаковок парацетамола, натащили в центр гостиной черепах, посадили им на спины крысок, строго-настрого запретив слезать (дрессированные крыски согласно пискнули), и, приговаривая, пошли друг за другом вокруг осторожно расползающихся черепах в неуклонный физкульт-хоровод, щедро посыпая окружающее таблетками (причем восемь свободных лап тигра-Шизайца исполняли нечто вроде физзарядки — Рамон удивлялся, пока не углядел в настоящей левой руке мини-пульт):
И т. д.
А когда кто-то воскликнул «клянусь богом, класснее я ничего не видел!», поэтобаты мгновенно остановились, переглянулись — и, виртуозно сменив ритм, продолжили, выкрикивая с ещё большим энтузиазмом:
И т. д.
Представление выдающихся вербачей-парономастиков продолжалось бы ещё долго, но тут Шизаяц резко остановился, Алаверды налетел на него, длинно подавился дактилической стопой, ритм кончился, и крыски, стряхнув очарование, сиганули кто куда. Шизаяц подошел к притихшему столу, небрежным жестом отправил Алаверды за специальным веником для подметания таблеток и специальной дудочкой для заманивания крысок в клетки, а потом, торжественно скрестив на груди четыре пары лап, обратился непосредственно к Рамону:
— Слушай, старик, родилась мощная идея!
— Валяй, — разрешил барон.
— Мы тут с Хануманом как-то плюшками баловались… Видишь ли, «Доктор хоботом» — достойное, вселяющее уверенность прошлое, насквозь проопоэтобаченный детсад — замечательное, придающее силы настоящее, но будущее… Ту бир орнот ту бир, говаривали древние, перед тем как совершить ритуальное самоутопление в бочке с биром за-ради неминучей пенности бытия… Сия неминучая пенность требует подвигов от всех, кто к ним призван! А каким же должен быть наш с Хануманом подвиг? Ведь мы не какие-нибудь простотаки — ведь мы ведьмы-рыцари тудасюдайства, джедаи-поджидаи нежной весенней вербости, мирового ливня, что заправомочит однажды из заоблачного крипта и не прекратится, покуда от Омира не останется только развнуздалый Архипелаг Дождь!
Получив редкое и невостребованное образование, нейробиолог Кирилл Озеров приходит на спор работать в школу. Здесь он сталкивается с неуправляемыми подростками, буллингом и усталыми учителями, которых давит система. Озеров полон энергии и энтузиазма. В борьбе с царящим вокруг хаосом молодой специалист быстро приобретает союзников и наживает врагов. Каждая глава романа "Четыре месяца темноты" посвящена отдельному персонажу. Вы увидите события, произошедшие в Городе Дождей, глазами совершенно разных героев. Одарённый мальчик и загадочный сторож, живущий в подвале школы.
МГНОВЕННЫЙ БЕСТСЕЛЛЕР THE SATURDAY TIMES. ИДЕАЛЬНО ДЛЯ ПОКЛОННИКОВ ФРЕДРИКА БАКМАНА. Иногда, чтобы выбраться из дебрей, нужно в них зайти. Айзек стоит на мосту в одиночестве. Он сломлен, разбит и не знает, как ему жить дальше. От отчаяния он кричит куда-то вниз, в реку. А потом вдруг слышит ответ. Крик – возможно, даже более отчаянный, чем его собственный. Айзек следует за звуком в лес. И то, что он там находит, меняет все. Эта история может показаться вам знакомой. Потерянный человек и нежданный гость, который станет его другом, но не сможет остаться навсегда.
«Все взрослые когда-то были детьми, но не все они об этом помнят», – писал Антуан де Сент-Экзюпери. «Полдетства» – это сборник ярких, захватывающих историй, адресованных ребенку, живущему внутри нас. Озорное детство в военном городке в чужой стране, первые друзья и первые влюбленности, жизнь советской семьи в середине семидесятых глазами маленького мальчика и взрослого мужчины много лет спустя. Автору сборника повезло сохранить эти воспоминания и подобрать правильные слова для того, чтобы поделиться ими с другими.
Таня живет в маленьком городе в Николаевской области. Дома неуютно, несмотря на любимых питомцев – тараканов, старые обиды и сумасшедшую кошку. В гостиной висят снимки папиной печени. На кухне плачет некрасивая женщина – ее мать. Таня – канатоходец, балансирует между оливье с вареной колбасой и готическими соборами викторианской Англии. Она снимает сериал о собственной жизни и тщательно подбирает декорации. На аниме-фестивале Таня знакомится с Морганом. Впервые жить ей становится интереснее, чем мечтать. Они оба пишут фанфики и однажды создают свою ролевую игру.
«Холмы, освещенные солнцем» — первая книга повестей и рассказов ленинградского прозаика Олега Базунова. Посвященная нашим современникам, книга эта затрагивает острые морально-нравственные проблемы.
Кэти Акер и Маккензи Уорк встретились в 1995 году во время тура Акер по Австралии. Между ними завязался мимолетный роман, а затем — двухнедельная возбужденная переписка. В их имейлах — отблески прозрений, слухов, секса и размышлений о культуре. Они пишут в исступлении, несколько раз в день. Их письма встречаются где-то на линии перемены даты, сами становясь объектом анализа. Итог этих писем — каталог того, как два неординарных писателя соблазняют друг друга сквозь 7500 миль авиапространства, втягивая в дело Альфреда Хичкока, плюшевых зверей, Жоржа Батая, Элвиса Пресли, феноменологию, марксизм, «Секретные материалы», психоанализ и «Книгу Перемен». Их переписка — это «Пир» Платона для XXI века, написанный для квир-персон, нердов и книжных гиков.