Август в Императориуме - [82]

Пожалуй, это был единственный легкий диссонанс за всю неделю, однако уже на следующее, воскресное, утро Рамон мысленно отдал должное мудрой рассудительности Второй Наложницы и даже слегка устыдился своего пыла.

Увлечённый взаимоотношениями с Не Вестой, он больше ни о чем не думал, и поэтому никаких планов на воскресенье не обнаруживалось. Если бы не теплая компания, он, наверное, уже махнул бы куда-нибудь — в Арсирию-Гринхилл (давно собирался посмотреть на их экоград) или на морскую прогулку — в Монгибель или Велизариду, а то и до Браганцы… Но первая было неблизко, да и для полноты знакомства не мешало бы пожить там пару недель, а отпуск не резиновый; что же касается моря, то Пончо его не любил, Лактанций был привязан к своему «Льву», а Квазид и вовсе панически боялся воды и всерьёз уверял, что смерть обязательно придёт к нему из мелких и резвых, как собачонки, задорных волн, дразнящих весело сверкающими язычками.

Барон совсем уже было собрался днем на Ух ты!, а на ночь нанять лодку и половить эйфориуса, как вдруг слуга принес записку в виде раскрашенного краба — развернутый, он превращался в замысловатый орнамент из играющих с пунцовыми дельфинами ярко-оранжевых девочек. Словопрыги-поэтобаты с глубоко радостным прискорбием извещали друзей, что «Доктор хоботом» уже вылечил всё живое, неживое и даже ещё не родившееся, поэтому они зачинают новый глобальный проект под рабочим названием «Детский сад имени Ханумана Игрушкина», в обсуждении которого просят принять участие…

По дороге произошло знаменательное событие: на залитом солнцем шумном перекрёстке имени некоего Персефона Андрофага[40] барон умудрился не разминуться с приглашенными туда же друзьями, и они немедленно заспорили о синематографе — на сей раз что эффектнее, монтажная динамика или застывающий насыщенный план, и насколько синематографичен найденный в качестве надписи, выбитой на одном из артефактов, следующий вербальный пассаж древнего электрика Суммоцветова: «Он вышел в поле. На горизонте румянилась туча: точно чубатый запорожец застыл в пляске с задранной к небу ногой».

Детский сад существовал в реальности — а рядом, в том же проулке, оказалась весёленькая жёлто-сиреневая двухэтажка судмедэкспертизы, и какая-то заплаканная модная девушка металась, цокая каблучками, между воротами и телефонной будкой, и тонкоруко-отчаянно всплёскивала крохотной крокодиловой сумочкой, и обламывала, всхлипывая, длинные яркие ногти в равнодушно-заржавленном диске, умоляя далеких и видимо, ещё не протрезвевших друзей найти её ненаглядного Мишшу, затерявшегося вчера в пьяной «массовке» у достославных горгулий «Элизиума», лучшего ночного клуба в этой части города… Друзья, на миг позабыв о Суммоцветове и синема, с искренним волнением запечатлевали в памяти незабываемые имаги… Девушка подлетала к решетчатым железным воротам и, заламывая руки, молила-рыдала:

— Ну где, скажите, где же мой Мишша!

— Как где? — весело изумлялся почти квадратный широкоротый дворник, только что закинувший в мусорный контейнер пару драных полиэтиленовых пакетов, набитых чем-то окровавленным, и сноровисто подметавший просыпавшееся… — Как где? В морге твой Мишша, где ж ему ещё быть? Тока мигни, дочка, враз к нему проведу-доставлю! — и ухмылялся в клочковатую рыжую бородёнку, довольный своей обходительностью…

— Нет, не может этого быть, не может! Ну где же мой Мишша, где? — снова заходилась в рыданиях несчастная девушка.

— Как где? — эхом весело изумлялся балагур, теперь скинувший рубаху, картуз и, с голым мускулистым торсом в синих неприличных наколках, с рыжими слипшимися волосёнками на плешивой голове, истово лопативший, вздымая полчища мух, какую-то смрадную кучу прямо за воротами. — Как где? Да в морге твой Мишша, в морге, где ж ему ещё быть? В самом лучшем гутенморге, по первому классу, а то как же? А то нехорошо было бы!

…Детский сад существовал в реальности — какой-то продвинутый министр, прочитав на досуге пару древних книг (что-то вроде «Творческие подходы к планированию эвристически ориентированного комплексного воспитания и обучения в муниципальном дошкольном учреждении общеразвивающего типа» или «Играем, строим и ваще»), решил, что дети лучше развиваются в атмосфере коллектива, и отвёл под это перспективное начинание целое крыло своей бывшей картинной галереи: картины были быстренько распроданы или раздарены, а другое крыло быстренько заняла одна из столь же перспективных Официальных Наложниц министра. Шизаяц и Алаверды сначала подвизались в качестве ночных сторожей и охранных собак (на двойном окладе, поскольку оба умели устрашающе рычать и гавкать из темноты), а, получив известность, были взяты в штат как устроители детских праздников. Тут же провозгласив, что вся жизнь ребенка — это сплошной непонятный праздник, они открыли при саде студию искромётного творчества «Кукурямба» («Зажги кукурямбу — унепонять понятное и наоборот!»), где уже опытные дети-актеры постарше с удовольствием занимались с малышами…

— Лишь бы не разогнали, — озабоченно вздохнул облачённый в гыррмарртрраггского двенадцатилапого тигра Шизаяц, пока собравшиеся: Рамон, Пончо, Квазид, Лактанций, несколько прошляков и просто разномастных друзей — восхищённо разглядывали просторные комнаты, уставленные и усыпанные мишками-шишками-фишками-книжками-пигами-фигами-магами-багами-куклами-фруклами-матрёшками-бабаёжками-кубиками-рубиками-домиками-гномиками-конструкторами-деструкторами и т. п. Над всякого рода лесенками-чудесенками и лазательными приспособлениями — ибо что такое ребёнок, как не обезьяна какаду, которая жаждет одновременно прыгать, висеть вниз головой и орать, требуя от зрителей восхищения своим мастерством! — красовались девизы педколлектива, заботливо выполненные нашими поэтобатами: «Даешь коллективный умзаразум!», «От творчества одиночек — к творогу масс!» и даже — «Был бы Хануман, а игрушки найдутся!».