Август в Императориуме - [77]
Откуда-то и куда-то, плавнее изгибов водорослей, проплывал и сам Рамон — но ни пункты отправки-назначения, ни хотя бы приблизительное количество Рамонов учету не поддавались. Рамон-Ярило-Янус-Нипадецки нес в кусты оттрансенную Мнемозину Мокошь; Рамон-Арктогея наблюдал за поднятием морского дна в горный хребет; Рамон-Свепот-Люмен просто улыбался, как спираль лампы накаливания; Рамон-Детинец пламенно поедал женщин и детей, спасая их от лохматых наездников на низкорослых лошадках; просто Рамон (первый, шестой или восемьдесят пятый просто Рамон) проверял, хорошо ли женщины в чёрном моют канистры, котлы и чаны для родовых поминок («Что случилось?» — «Сегодня мальчика нашего привезут… Семнадцать лет всего… Красавца нашего сегодня привезут…» — а красавец-то был отменным лоботрясом, хамил и нарывался направо и налево, в детстве не хотел учиться и обкидывал прохожих кизяком и инжиром, а потом, похваляясь, во главе компании стал приставать к серьёзным людям и палить из пистолета; поскольку пистолет не игрушка, а слово не воробей, мальчика натурально прирезали за две секунды; рыдало и скорбело полгорода, девушки вообще жить не хотели); ещё один просто Рамон (тринадцатый или минус некий) пытался сбежать с других поминок, на сей раз тринадцатилетней девочки, которая, получив на день рожденья от щедрых родителей кучу карманных денег, не нашла ничего лучше, как насмерть обожраться мороженым вместе с такими же умными подругами — но подруги выкарабкались, а она нет… Воистину ужасная смерть!
Как странно, думал ещё один просто Рамон, что он не запомнил имен ни мальчика-лоботряса, ни девочки-хладоежки — видимо, эти имена были несозвучны чему бы то ни было в нем, Бароне Барбарони, Рамоне Анемоне, Орденце Мизерикорденце… Вот и сейчас, рассеянно думал Рамон-Киннамон, он же Гетеропаппус, сидя на третьем циркульном валике у громадной колонны Биржи и мысленно вгоняя плюющиеся огнем неуязвимые орденские бронетки в тело ливне-вечерней орденомоло-шифастой свалки и красиво-геометрически расчекрыживая ее, — разве стали бы эти несчастные люди с такой неподдельной страстью увечить друг друга, если бы могли ощутить неожиданную прелесть созвучий! Разве не удивительно, идя трепещущим солнечно-лиственным июлем, повстречать красивую девушку по имени Юлия! А трепещущим солнечно-лиственным июнем — Юния! А…
В свалку ударил горизонтальный фонтан, затем ещё и ещё — ну да, какие к черту бронетки, есть же мощные полицейские водомёты тириспольского производства… Вон как сметают, точно шевелящийся тараканий мусор, знай сучи себе ручками-ножками, пока не влепишься в тумбу или не вобьёшь в грудь или голову гнутую чугунную пику ограды… Кто там будет разбирать этот шашлык-машлык, в драке погиб-изувечен или от полицейского водомета… Да, как сказал один умный человек, жизнь не делается лучше оттого, что в мире становитcя больше cтанков, танков или инженеров… Но ведь другой классно ответил ему! «Факты не способны проникнуть в область, где живут наши верования; не они создали эти верования, не они их и разрушают; они могут на каждом шагу изобличать их несостоятельность, нисколько не подрывая при этом: целая лавина несчастий или болезней, непрерывно обрушивающихся на какую-либо семью, не заставит её усомниться в благости её Бога или таланте её врача».
Воистину прав был безвестный прачел, сказав: «Как ты ни мутируй, милое отечество — всюду узнаешь родное человечество!» Возможно, он же написал и засунул в бутылку вот это начертанное молниями в небе послание:
Нельзя, конечно, ручаться за точность перевода с неизвестного на неизвестный — ведь мы до самой смерти так и не выучиваемся читать языки жизни, отчего, наверное, и происходит всё самое ужасное в ней… Только чувствуем иногда. Смешно замахиваться на историю, когда не понимаешь даже букв алфавита. Замахивайся, чтобы бросать раскусоченный батон уже ничего не боящимся (и лезущим буквально на ноги, что не есть хорошо) обкрякавшимся городским уткам. Неважно, сыты они или нет — не ошибешься, ибо утки не умеют лгать. И переживай за них, когда их упорно пытается себе добыть на ужин уличная собака… За неё, впрочем, тоже переживай, не повредит.
Вот за чаек переживать не надо — со спины зазевавшейся утки в красивом пике утащит оранжевоклювая грациоза упавший кусочек… А возмущенная кряква попытается цапнуть её за хвост… А другая научится у чаек ловить крошки на лету… А третья нагло крякнет другой прямо в ухо, отчего та с перепугу сунет голову в воду и встанет вертикально хвостом вверх… А листья уже, как цветной дождь, густо устилают за скрипуче-качающимся мостом иловодную речную излучину, и зеленоголовые селезни распускают весь свой гонор… Эта фреска живая клетка их стволовая безразмерная словно языкаст полюбовно мир как сень безразмерных языков своих пленных огорчаем мы чаек не дичая скучаем расточаем следы листворечной воды попивая чаек сами лишь ручеек сами лишь чугунок сквозота и скворечь да створечь простеречь
